Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
— А ты?..
— А я в этом рейде не участвовала, — отрезал Ади. — Во-первых, я нелинейный боец. А во-вторых, гражданская война — не моя специфика… В общем, когда она узнала о смерти мужа она пошатнулась, но устояла. Удержала и плод… Я стоял рядом и обнял ее — вроде как поддержать. Я обнял и подумал, что никогда ее не отпущу.
Он замолчал что-то вспоминая. Может он отел мне еще что-то сказать, но не успел. Я задал ему новый опрос.
— А если бы он не умер?
— Умер бы. Я знал, что они не проживут вместе — так
— Татуировка?.. И после этого ты говоришь, что за горами живут не варвары.
Ади тихонько хохотнул, но продолжил:
— Там были имена его и Луры…
— Ну и что?
— А то, что, что мою жену зовут иначе!.. Трудно любить человека, который каждый день напоминает, что у него был другая.
— И что ему делать? Отрезать руку? Вывести тату?.. Так шрамы останутся…
— Надо не делать такие татуировки!
Последнюю фразу Ади почти крикнул, и где-то вверху вспорхнула разбуженная птица.
— А чужой ребенок?..
— Чужой ребенок это тот, кто живет за двести верст, и которого ты ни разу не видел. А этот живет в моем доме, ест мой хлеб и зовет меня отцом — какой же он чужой?.. И с женой так же: Я ее муж, Она — моя жена. Взаимная принадлежность и ответственность. И я хочу быть ответственным за нее.
Я пожал плечами — в темноте мой жест остался незамеченным. Но я все же высказался:
— И все же странно…
— И чего тут странного-то?
— Странно, что ты так выбрал жену.
— Скажи мне, а как их надобно выбирать? Ты ведь сам еще себе жену не выбрал?..
— Нет, не выбрал, — согласился я.
— Ну так послушай опытного товарища… Жен выбирают совсем иначе, нежели любовниц. Любовница — это мгновенное желание. Охота тела, но нет до души дела. Жену же ты выбираешь не столько себе — это тот человек, с которым тебя будут видеть родители, друзья. Ты выбираешь еще и мать своим неврожденным детям. Когда ты один — ты волен представлять рядом с собой любую. Когда же выбор сделан — прежде чем мечтать о другой, подумай, а что делать с той, которая рядом с тобой.
Что-то завыло в лесу — может в миле от нас, может и того ближе. Завыло громко, зло и даже весело. Кто это был — волк, одичавшая кошка или оборотень, я так и не узнал. И думаю, это к лучшему — не хотелось знакомиться с существом, что, не боясь никого, воет в кромешной тьме посреди леса.
Разговор срезало будто ножом.
–
Другое время — другие дела.
И место другое.
И пиво иное — сваренное на иной воде, совершенно другой крепости, неизвестной рецептуры, настоянное на шалфее, корице и еще дюжине трав, вкуса которых я не узнал.
В этих краях пиво наливали даже детям, правда чаще его пили иначе, нежели мы — приправляли перцем, какими-то соками и вытяжками, кипятили.
Конечно, если мы просили принести пива холодного, то его находили, но смотрели на нас будто на диковинку. Что ж — так оно и было, равно, как и они были диковинными для нас.
Но за просмотр никто денег не брал.
Ади вел меня за собой — очень скоро мы пересекли то, что при некотором воображении можно было назвать хотской границей.
Хотия располагалась в огромной долине, с трех сторон закрытой горами, с четвертой — страной мира нашего, обжитого. Горлышко в Хотскую долину было узким, никак не шире тридцати миль. По обеим сторонам стояли две неприступные, всегда окутанные облаками белоснежные вершины. Их называли и у нас, и в Хотии Ледяным Щитом и Пирамидой. Вероятно, когда-то их соединяла невысокая гряда, но к нашему времени сохранилась лишь цепь холмов, именуемых Хотскими.
Ближе к Ледяному Щиту текла река Оля, вода в ней была очень холодная, но теченье было такое быстрое, что в ней никогда не становился лед. Меж тем говорили, что, если из Оли в иной день взять воду, она тут же замерзнет до самого дна посудины. Говорили так же, что в Оле водится только один вид рыбы — якобы она плавала никак не медленней пятидесяти миль в час, рыбацкие сети резала словно ножом, а если иную все же ловили живой и клали в бадью, она быстро дохла. Будто бы пытались выпускать в Олю других рыб, но их размалывало о камни.
На равнине за Хотскими холмами Оля успокаивалась, вела себя подобно всем остальным рекам, а миль через сто впадала в реку О.
Разумеется, Хотию никто не считал частью нашего мира. Да и Ади как-то обмолвился, что мир делится на Эту Сторону, Ту Сторону и Хотию…
Вероятно, Хотией пугали бы детей, но за известную историю, Хотия не участвовала ни в одной войне. Один раз, говорят, на них собрались походом, но армию вторжения выкосила непонятная болезнь, названная уцелевшими «смердячей чумой».
Говорили, что у них не было войска вовсе — но это были, безусловно, сплетни, сочиненные в приморских кабачках, людьми, которые никогда не отходили от океана дальше, чем на полторы сотни верст. Ходили слухи, что если и есть путь в ад, то вход расположен в Хотии. Называли и конкретное место — Зонда…
Насколько я мог судить — у хотов не существовало ни понятия границы, ни таможни. Там, где на картах была обозначена граница — стояли посты лишь одной страны. Разумеется, страны нашего мира.
Но миру они были известны в первую очередь как мастера, торговцы. Впрочем, и здесь не обходилось без странностей. Скажем, сервиз из певучего тонкого хотского стекла стоил огромные деньги. Я не мог понять, как можно было отлить дюжину абсолютно одинаковых бокалов так, чтобы каждый из них звучал своей чистой, неподражаемой ноткой.
Сабли, выкованные в Хотии, тоже были жутко красивыми и влетали в изрядную сумму. Но оружием служили скорей церемониальным и обрядовым. И я бы предпочел идти в бой с дубовой палицей, чем с таким оружием. Хотская сталь была крепкой, но хрупкой почти как стекло.