Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
Брат Моэль задумчиво потер подбородок:
— Еще успеешь напиться…
— Вам надо было драться за Тиррен… — вступил в разговор я.
— Что?..
— Я говорю, войну вы проиграли, когда не стали драться за столицу провинции — вместо этого вы увлеклись широкими косыми фронтами. Для симметричного охвата силу вас, пожалуй, маловато было… Если вы заметили, то я наступал только одной группой — остальные части вели локальные бои. Сил для отвлекающего удара у нас не было, но из-за скудости моих сил, вы каждый удар считали отвлекающим и реагировали медленно.
— Значит, брать
— Именно потому, что он фортифицирован, я держал там небольшой гарнизон. И собери вы мобильные части в кулак, может что-то и выгорело бы. Я не сторонник осад крепостей. Но город — не крепость.
— А если бы не выгорело.
— Тогда город надо блокировать, подтянуть линейные части и двигаться к побережью, на Тире-Де, чтоб перерезать приморскую рокаду. Тем самым вы разрежете провинцию на две части — правая ее часть будет слабей. Поэтому, надо будет укрепить левый фланг, части второй линии развернуть направо, основные части подтянуть и доукомплектовать для нового удара…
Брат Ноэль кивнул:
— Может, и ваша правда… Надо будет подумать. Завтра продолжим… Да не послужит сегодняшнее дурным предзнаменованием…
–
Ночь прошла спокойно. Спалось хорошо, крепко, но я пару раз просыпался, единожды даже встал, чтоб попить воды, подошел к узкому окну кельи. По монастырским стенам тихо ступали часовые.
Я слышал, как они что-то бормотали. Возможно, молились прямо на боевом посту. Но слов мне разобрать не удалось. Даже показалось, что это какой-то неизвестный мне язык.
Странно, — подумалось мне, — зачем беспокоить богов по пустякам, молиться, когда и так все хорошо. Иное дело, вспомнить имя божье перед боем, когда…
Недодумав мысль, я завалился спать дальше.
–
Утром, когда мы собирались в дорогу, нас вышел провожать брат Моэль.
Впрочем, провожал он не только нас — рядом седлала коней дюжина монахов.
— Поедете вместе, — сказал настоятель, — ходят слухи, что по границе провинции спешно строят вокруг деревень частоколы.
С ворот монастыря убрали засов и распахнули одну створку — как раз, чтоб могли выехать конники один за другим. Меня удивило, что петли не скрипнули, да и песок под ногами лошадей лишь тихонько поскрипывал. Мы ушли в сумрак, почти не потревожив тишину.
Сама по себе фортификация была действием обыкновенным, но чаще всего — недружелюбным. Коль вы строите стену от соседа, то, как минимум — видеть его не хотите, а то и подозреваете, что он склонен воровать яблоки.
Здесь же ставка была побольше, чем корзина с капустой — не зря же в монастыре жгли свечи.
С иной стороны, если противник, пусть и потенциальный врывается в землю, ставит частоколы, то, вероятней всего, по этому направлению наступать не будет. Цель подобного фронта — сохранять стабильность. Если удар будет, то его нанесут в ином месте — но вот в каком?.. Вероятно, деревни укрепляли по всей границе, но то ли не собирались наступать нигде, то ли где-то стены строились для отвода глаз. Это и должна была выяснить монастырская разведка.
Вспомнились мои вчерашние слова про нехватку сил и несимметричный охват.
Вдруг я подумал, что уже сегодня вечером новый
И может их борьба сойдет к ничье, без потерь с обеих сторон. Я не говорю про потерянное время и сожженные свечи — я говорю про жизни человеческие.
За время пути мы не обмолвились с монахами ни словом — мы были незнакомы и говорить нам было не о чем.
Да и они почти не беседовали меж собой. Вероятно, их задачи были очерчены еще в монастыре и, достигнув определенного перекрестка, очередная пара салютовала и исчезала в тумане.
Проехав миль двадцать, мы расстались с последней парой и продолжили путь вдвоем.
В Хотии
К вечеру горизонт чем-то подернуло — то ли невысокими горами, то ли низкими облаками.
Пришла ночь. Месяц был молодым, и звезды выпали густо, будто снег. Но хоть они светили ярко, света давали мало, и от этого чернота неба казалась еще глубже, темнота еще гуще, еще зловещей. Ночь была самая ведьмовская — в такой темноте ведьмам сподручней возвращаться с шабашей. Хотелось закрыться от этой тьмы за дверьми, за ставнями, жечь лучину, жаться к теплу и к себе подобным.
Но тут поползли облака, будто пена на волнах моря, замутила гладь неба, утопила хрупкий кораблик луны.
Странно, но Ади остался безразличен ко мраку. И мне не оставалось ничего, кроме как следовать его примеру.
Мы поужинали и легли отдыхать. Костер тушить не стали, и он догорал сам по себе. Но сон не шел.
— Ади… — прошептал я тихо, чтоб в случае чего не разбудить его.
Но он не спал:
— Чего тебе?..
— Ты ведь женат?..
— Угу…
Но об этом я знал и так, посему переспросил иначе:
— А почему женился?..
Он ответил мгновенно:
— Во-первых, я ее люблю…
— А во-вторых?
— А во-вторых, тебе разве мало «во-первых»?
— А кто она?
— Ecco femima. Женщина.
— Она красива?
— Ну нельзя сказать, что она красива… Она прекрасна.
— Чем же?
— Видишь ли… Когда мы познакомились, она была на сносях. Я раньше и не подозревал, что можно быть такой красивой, будучи беременной.
— Тебе нравятся беременные?
— Не в этом дело. Обычно, когда женщина беременная, она несет плод как бремя или как награду… Или украшение. Но нести достойно… Когда я увидел ее, я подумал — это женщина. Она была женщиной до, она будет ей после родов, но, когда она беременна — она в первую очередь женщина. И плод — это часть ее, ибо от мужчины тут такая малость…
— Но если она была беременна, значит… Был и отец…
— Я понял твой намек, твою паузу. Да, она была замужем… Ее мужем был человек довольно лихой, не дурак, неплохой боец. В иной день ты съедал таких как он на обед — просто чтоб размять пальцы. Но по тем местам он был лих… Меж тем, он погиб бесславно — мятежники напали на пост, часть покойника бросили в ответ. Бой был ночным — утром его нашли с распанаханным горлом. Убили его, вероятно саблей, в то время как повстанцы были вооружены в лучшем случае глефами. Короче, кто-то свой его положил по ошибке…