Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
Я снял букашку и осмотрел ее — она была самой обыкновенной — шесть лапок, броня, усики. Я дыхнул на нее. Она обиделась, выпустила крылышки и улетела. Мне стало немного завидно.
Меж тем, в ней все было нормально. Значит, что-то не так было в клевере.
Я сорвал его.
В голове отчего-то пронеслось: если бы у цветов был бы разум, то клевер, вероятно, стал бы наимудрейшим. Почему? Я и сам этого не знал…
Не знал я, и отчего говорили, будто четырехлистный клевер приносит счастье. Я не видел такого никогда — однажды я перелопатил полпуда клевера, но так и не нашел подобного. Потом я понял — удачи мне тогда хватало. Я запросто мог обойтись и без клевера, тем паче, что подков у меня было предостаточно — четыре на каждой ноге коня…
Но у сорванного клевера одна клеверинка была в два листа. Я осмотрел кустик повнимательней — третий лепесток не был сорван. Он не вырос изначально.
Что он мне предвещал? Неудачу? Смерть? Чью?
Кстати, о смерти…
— А где Бун? — спросил я.
— Он ушел… Если тебе от этого приятно — велел кланяться господину Кано.
— Отчего он ушел? Чтоб нас не заразить?
— Не говори глупостей. Это мы ему мешаем.
— Мешаем? Каким образом?
— Ну да. Видишь ли: два конных — обычное дело. Прокаженный же новость, что забывается через три дня. Меж тем, если нас троих будут видеть достаточно часто, то по провинции поползут слухи. Мне-то все равно — а вот Бун известности не ищет. Ему, напротив, нравится, что у прокаженных нет лица.
Я бросил клеверинку на землю и огляделся по сторонам.
Хотелось пить — я протянулся за водой, отставленной с вечера.
Ночью в чашку упал желтый лист и окрасил воду в свой цвет.
Понюхал воду — она была без запаха. Тогда я пригубил на глоток, покатав его во рту. Вкус был горьким как у остывшего отвара, но можно было пить.
Откинувшись спиной на дерево, сидел Ади и соломинкой ковырялся в зубах.
Я попытался вспомнить, что мне снилось — лучше бы это не удалось. Мне приснился прокаженный дракон. К чему бы это? Я выплюнул воду на землю:
— Что-то не так? — спросил Ади.
— Ты веришь во сны?
— В сонники не верю, а вот во сны — да…
Час от часу не легче.
Он протянул мне кусок колбасы и хлеба, я отказался. Затем Ади показал на бутылку самогона — я тоже покачал головой.
— Ну раз есть не хочешь, может и в дорогу?
Пока седлали коней, я осмотрелся по сторонам — погас не только наш костер. У селян костры тоже изошли дымом и полымем, и теперь только от одного подымалась в небо тонкая струйка. Стража тоже была невелика — лишь пару человек.
Под нашим деревом было не то, чтоб чисто — мы здорово намусорили, оставив, вытоптали траву. Впрочем, значения это не имело — наверняка после нашего отъезда сюда нанесут дров и выжгут все к чертям до полного остекленения земли.
Я запрыгнул в седло, Ади уже был на коне.
— Ну фто? — сказал он, дожевывая колбасу. — Поефали дальфе?…
— Поехали… Ади, скажи, но только чесно, ты хоть руки помыл после Буна?
— Как гофорил наф обфий друх Эрфаль: «Неа». А зафем?
–
— Тяжела, понимаешь, дорога к храму! Путь тернист и опасен — чтоб идти по нему надобно сердце храброе, дух твердый, да сталь каленую.
Ади безусловно кривлялся — дорога была не лучшей, но вполне терпимой.
Конечно же, она была несравнима с торговым трактом, на который мы ступили утром. Но ближе к полудню перед нами показался обелиск — солидный каменный, поросший мхом, побитый временем, морозами. Надпись на нем призывала путника преклонить если не колени, то на колено и помолиться. Так же сообщалось, что в восьми милях от тракта расположен монастырь братьев Ордена Пламенеющего меча.
Ади остановился у обелиска, недолго подумал и пустил коня на проселок. Дорога шла полями.
Здесь недавно прошел дождь. Вода собралась в колеях, и дорогой проехать было трудно, поэтому мы ехали по примятой придорожной траве.
— Твои друзья? — спросил я у Ади.
Все было понятно и так. Я мог бы не задавать этот вопрос, а Ади мог бы и не отвечать, но и ему, похоже не нравилась тишина:
— Ага. Друзья. Я тут часто отдыхал или отлеживался. А ты с ними не сталкивался?
— Именно с этим братством — нет. Слышал, но не сталкивался.
Как следовало из названия, монастырь принадлежал боевому ордену. Я не раз пересекался с монашескими войсками, дрался и с ними, и против них… Но мы никогда особо не дружили: я считал, что война — дело светское.
Меж тем, структура орденов позволяла создавать государство в государствах — одно во многих. Монастыри были экстерриториальными, налоги платили небольшие, если платили вовсе.
— Вот уж не думал, что ты верующий…
— Представь, я тоже во что-то верю… Но не до такой степени, чтоб поститься, молиться и бить поклоны. Я здесь бывал как светский гость — здесь тишина, мир… Иногда полезно отдохнуть от грехов мира…
Возле пролеска возвышалась огромная скирда. Двое монахов нагружали телегу сеном. Ади направил коня к ним.
Разумеется, монахи-фуражиры работали в не боевой одежде, но сабли были воткнуты рядом, так, чтоб можно было легко схватить и драться.
Когда мы подъехали достаточно близко, монахи остановили работу. Один, облокотившись на вилы, заметил:
— Ади?… Ты ли это? Не прибили еще?… Ну надо же — удивительное рядом!
— Ну почему… — ответил Ади. — Ну почему все знакомые, как только меня увидят, сразу же удивляются, что я жив?
— Ну ничего, — ответили ему. — Сейчас мы это исправим.
Он отбросил вилы, вытащил саблю, перепрыгнул телегу и выскочил к нам навстречу.
Во все времена, конник был предпочтительней пехотинца, ибо разил с высоты. Но Ади спрыгнул наземь, оставив меж собой и набегавшим коня, затем сделал еще два шага назад, освободил оружие и стал в защитную стойку. Отбил первый удар, крутанулся — пропустил противника, зашел полукругом ему за спину. Опять зазвенела сталь.
Это не походило на учебный бой — дрались ожесточенно опасно. Я даже успел подумать, что в монастыре Ади ждут не только друзья. Меж тем, второй монах хоть и отложил работу, но на драку взирал спокойно. В свою очередь, я не пошел на помощь Ади, хотя бы потому что он не выглядел человеком в ней нуждающимся.