Люди и птицы
Шрифт:
– Не ем. И индейку не ем. Это протест.
– Против чего?
– Против того, как с ними обращаются.
– А как с ними обращаются?
Они шли вдоль дороги. Мимо шумели автомобили, катились девочки на роликах – с ротвейлером, семенящем на поводке. У него были противные маленькие глазки и слюнявая пасть.
– На птицефермах их держат в клетках, в которых им негде даже повернуться. В клетке их гигантское количество – бок о бок: чья-нибудь голова под мышкой у соседа, а лапа – в клюве у следующего… С верхнего этажа сыплется то, чем ходят в туалет, потому что клетки стоят друг на друге. Тут же, среди всего этого безобразия,
Митя пожал плечами:
– Но они же не люди. Они глупые, ничего не понимают.
– Но они ведь живые! Они все чувствуют.
Вова с интересом смотрел на сына, затем переводил взгляд на Таню. Митя пробормотал:
– Ерунда. Коров и то больше жалко…
Таня сказала примирительно:
– Ладно, не волнуйся. Ты не один – многие думают, что я с приветом.
Митя в первый раз взглянул ей в глаза и улыбнулся.
Они снова шли и молчали. Вдруг произошло фантастическое: Таню обожгла сильнейшая боль. Сзади в плечо ей ударило что-то мелкое и твердое; даже показалось, будто застряло в мышце. Но только показалось. Слезы навернулись ей на глаза, и, повинуясь рефлексу, она обернулась. Тут же опомнилась и стала смотреть вперед. Нет уж, она не доставит им удовольствия! Сделает вид, будто ничего не произошло. Наверняка злопыхатели сидят сейчас в каком-то из окон и выглядывают из-за занавески.
Таня знала, что в нее выстрелили шариком из пневматичекого пистолета. Именно такой Максу подарили на прошлый день рождения; он еще хвастал, что подобное оружие запрещено в цивилизованных странах. Если попасть кому-нибудь в глаз даже с приличного расстояния, глаза не станет. С наслаждением Макс выстрелил тогда в Лизу, и на бедре у нее вскоре образовался синяк почти черного цвета. Лиза рыдала и попыталась расцарапать ему лицо. Потом Макс охотился с балкона за разной живностью, включая старушек. Когда он добрался до птиц, Таня предложила ему свои услуги в качестве мишени. Выстрелив в нее разочек, совершенно без удовольствия, Макс эту затею оставил. Впрочем, оставил ли? Наверное, только в ее присутствии.
Танины спутники ничего не заметили и двигались дальше, посматривая по сторонам. Митя ушел вперед: в руке у него была палка, которой он сбивал растущие по обочинам лопухи. Вова наклонился к Тане и сказал, понизив голос:
– Ты не обижайся… Он странный ребенок. Такой, как это сказать… Ну странный, короче.
Таню это сообщение измучило. Ей вообще было трудно жить. Каждая минута существования давалась ей нелегко. Каждый день выматывал ее до предела. Каждая вылазка из дома представляла собой серьезную атаку на психику. А тут такие новости.
Митя вернулся; он все еще воевал с дикой порослью, но теперь уже рядом с Таней. И сказал вдруг ни с того ни с сего:
– А у меня ноготь на большом пальце ноги ужасно уродливый. Толстый и серый. Черепаший.
Вова закашлялся, а Таня не удивилась:
– Ну, это не катастрофа, я думаю. А в меня только что стреляли.
– Как это?
– Очень просто. Я иду, а мне выстрелили
Вова остановился, схватил Таню за плечи и отвернул ворот кофты.
– Вау! Огромное красное пятно. И вздулось, как прививка. Я думаю, это было офигеть как больно, а не «довольно неприятно».
– Где, где? – засуетился Митя. Ему не хватало роста, и он подпрыгивал, чтобы получше рассмотреть.
– Почему ты ничего не сказала?!
Таня пожала плечами.
– Нет, ну почему ты ничего не сказала? – Вова сердился и дул на пятно, будто надеясь, что оно исчезнет.
– А что бы ты сделал? Стал бы кричать и грозить кулаком невидимому противнику?
– Не знаю. Но что-то надо было сделать. Может, они еще в кого-нибудь стреляют… Надо было найти их и морду набить.
Митя теперь смотрел на Таню с нескрываемым уважением. Затем подмигнул ей и начал пинать камешек.
Вечером ее посадили в троллейбус, и она видела в окно, как Вова с Митей стояли у дороги и махали ей руками. Они становились все меньше, и вскоре Таня перестала различать их фигуры на фоне старых пятиэтажек, детских площадок с куцыми деревцами и церквей с обсыпающейся скорлупой. Надо всем этим расположился закат, разложил толстые щеки на зданиях и дорогах. Блеснула звезда, как пуговица, где-то далеко, как раз над тем местом, где Тане сейчас хотелось бы остаться.
Ей еще предстоял целый вечер с семьей.
Пропустить его она не могла: это был день рождения папы.
Папу она очень любила. Худой и высокий, он всегда выглядел опечаленным. В последние годы он сильно ссутулился, словно под грузом лет и тревог. Чтобы не выдать своих переживаний, папа старался ни на кого не смотреть. Говоря, он рассматривал пол и что-нибудь теребил в руках.
Когда появилась Таня, завершались последние приготовления перед торжеством. Ей удалось только поставить на стол тарелку с солеными огурцами, которые она же и принесла. Папу она поздравила в уголке, чтобы не привлекать внимания. Тем не менее, Зоя оказалась поблизости и сделала понимающие глаза:
– С первых гонораров, нет? А то я тебе могу помочь с работой, у меня есть пара приятелей… Один в газете… как же она называется… э-э… как же ее…
– Нет-нет, – попятилась Таня. – Спасибо, Зоя.
И поспешила на кухню, якобы по важному делу. Начала резать хлеб, о-очень медленно. Чтобы дотянуть до момента, когда гости будут усаживаться за стол. Но Зоя и тут ее настигла: вошла вместе с мамой и села, скрестив на груди руки. И сказала с подозрением:
– А ты хорошо выглядишь… Что-то такое округлилось, порозовело… Наверное, сексом много занимаешься, да?
Таня едва не выронила нож. Спиной она почувствовала, как мама оторвалась от выкладывания на тарелку копченой колбасы и с интересом прислушалась.
– Это очень хорошо, – продолжила Зоя. – Секс – это вообще первейшее средство для женской красоты. Ты совершенно верно поступаешь…
Мама вмешалась:
– Вот, надо же – тебе она все рассказывает, а мне – ничего! Такая скрытная… Хоть так что-нибудь узнаю о своей собственной дочери. Спрашивай ее еще, спрашивай.
– Мам, я же ни слова не сказала! – не выдержала Таня и ринулась вон с недорезанным хлебом в руках. Мама и Зоя изумленно посмотрели ей вслед. Зоя – глазами неприятного молочно-серого цвета.