Люди среди людей

Поповский Марк Александрович

За это время в России погибло более десяти тысяч человек от холеры, а здесь, в Париже, действие вакцины испытали на себе еще двое… два политических эмигранта - агроном Иван Вильбушевич и врач из Тифлиса Георгий Тамамшев. А его высочество все не пишет.

В петербургских «Новостях» всякий день - длинная колонка: список новых городов, куда уже ворвалась холера. Из номера в номер в журнале «Врач» печатается мортиролог фельдшеров, медицинских сестер, врачей, умерших на эпидемии, убитых толпами исстрадавшихся темных мужиков. А Петербург молчит. После проверки на безвредность предстоит выяснить второе, не менее важное качество вакцины: вызывает ли она у людей такую же абсолютную невосприимчивость, иммунитет к холере, как и у кроликов? Владимир не сомневается в спасительных свойствах препарата, но окончательный вывод можно сделать, лишь сделав прививки десяткам тысяч здоровых людей в местности,

зараженной холерой. Где? Конечно, в охваченной эпидемией России. Но для этого нужно высочайшее разрешение, а его все нет.

Десять лет назад Владимир вот так же ждал письма из Петербурга. Решающего. И не дождался. Слишком хорошо была налажена связь между департаментом полиции и министерством просвещения. Состоящего под гласным надзором полиции одесского студента Хавкина не впустили даже на порог Петербургского университета. Много воды утекло с тех пор. Случалось после того и голодать, и провожать друзей, идущих по высочайшему повелению в сибирскую ссылку. И все-таки он закончил университет в Одессе, приватно сдал экзамены и защитил диссертацию так, что даже черносотенное начальство не могло отказать ему в высшем выпускном звании - кандидата зоологии. Специальным указом кончающие университет исключались из податного сословия, как бы вводились в высший класс общества. Но Хавкину это не принесло никаких перемен. Еще несколько лет кандидат зоологии продолжал давать частные уроки в домах одесских богатеев и штопать протертые локти на старенькой студенческой куртке. Потом эмиграция, а по существу - бегство от жандармской опеки. Париж. Скромная должность библиотекаря института - единственная, которую Мечников смог добиться для своего упрямого ученика. Тактичный Илья Ильич ни о чем не расспрашивал. Только поздравив Владимира с водворением в институте, заметил:

– Помните, у Шиллера в «Вильгельме Телле»: «Кто сызмала начнет, тот мастер будет!» Надеюсь, что, начавши поздно, вы все-таки кое-что успеете…

Да, он начинал поздно. В тридцать. Днем - библиотека, ночью, после рабочего дня, - опыты в пустых лабораториях. И книги, книги без конца. За два года он сделал то, на что другим понадобилось пять. Должность препаратора досталась ему по праву. В «Анналах» пастеровского института опубликовано несколько его работ. Пастер, Мечников, Ру живо интересуются нсвой вакциной. Препарат почти готов. Кажется, старая карга-наука начала признавать его за своего. Ах, если бы надо было преодолевать только косность природы! Труднее бороться с самим собой, с тоской по родной речи, по Приморскому бульвару и шуму одесского порта. Вот почему, как и десять лет назад, так волнует его задержавшееся письмо из Петербурга. Там - право на возвращение домой. Домой! Теперь уже никто не посмеет помыкать им. Он едет на родину по праву человека, который доказал отечеству свою преданность и любовь. Он подарит России свою вакцину - самое дорогое из того, что имеет. Хавкин нарочно просил Эмиля Ру подчеркнуть в письме, посланном принцу: вакцина передается безвозмездно.

Разговор об этом возник две недели назад в кабинете Ру. Любимый ученик Пастера, сухощавый, подчеркнуто спокойный гасконец, составлял текст письма, где от имени дирекции института весьма лестно отзывался о новой противохолерной вакцине своего препаратора. Хавкин чувствовал себя неловко, тем более что в кабинете сидели Мечников и давний сотрудник Пастера - Шамберлан. Илью Ильича Ру пригласил, чтобы разобраться в российской чиновной иерархии, кому и как адресовать письмо, в каких выражениях обращаться к принцу - официальному покровителю наук в империи. Когда составили обращение и научную часть, Владимир попытался вставить слово. Ему хотелось бы смягчить излишне хвалебные обороты. Но заведующий лабораторией, переглянувшись с Мечниковым, успокоительно покачал головой: ничего, так лучше.

– Восточные правители любят яркие краски, - изрек Шамберлан.
– Впрочем, западные тоже.

Шамберлан давно уже отошел от научных исследований. Избранный депутатом, он много времени уделяет политике, а еще больше - предприятию, которое эксплуатирует изобретенные им бактериальные фильтры. Пока Ру, советуясь с Мечниковым, писал о самой вакцине, рослый, располневший, одетый с иголочки Шамберлан со скучающим видом играл толстой, украшенной богатым набалдашником тростью. Но, едва заговорили о безвозмездной передаче препарата России, Шамберлана будто подменили.

– Вы в своем ли уме?
– с неожиданной для своей комплекции живостью набросился он на Хавкина.
– Позвольте вам заметить, молодой человек, я неплохо разбираюсь в экономических проблемах и считаю…

Ру и Мечников попытались заступиться за Владимира, но были буквально отброшены фонтаном депутатского красноречия. Расставив ноги, Шамберлан прочно водрузился посреди кабинета и, подпирая свое мощное тело тростью, повел атаку по всем правилам ораторского искусства, отточенного в парламентских дебатах:

– Известно ли вам, мой юный друг, сколько стоит в наш век человеческая жизнь? Нет? Так вот, к вашему сведению, британский политический деятель Джон Саймон решил эту проблему еще двадцать лет назад. На основании весьма серьезных выкладок он определил стоимость этого товара в 64 000 франков, или 1600 рублей за штуку не по курсу. Правда, Рошар во Франции считает, что Саймон переплачивает. Он исчисляет стоимость живой души всего в 18 000 франков - 450 рублей. Пусть будет так. Но и в этом случае Россия, которая после каждого посещения холеры недосчитывает 300 - 500 тысяч своих граждан, теряет на их.гибели минимум 250 миллионов рублей, или десять миллиардов франков. Я не говорю уже о той сумме страданий и горя, которые несет за собой каждая эпидемия. Итак, убыток в 10 миллиардов, который вы готовы устранить своей вакциной. И взамен вы ничего не требуете лично для себя? Как же прикажете понимать такую дьявольскую нерасчетливость? Любовь к отечеству? Но разве те, кто покупают фильтры у «Шамберлан и компания», считают, что я не люблю свою родину?

Мечников, которому давно уже не терпелось вмешаться, сорвался с места:

– Дорогой Шамберлан, оставьте нам счастливую возможность по-прежнему уважать вас. Не растлевайте душу исследователя, лишь недавно вступившего на стезю творчества. Неужели не достаточно печального примера Феррана, освистанного за свою алчность?

Илья Ильич не случайно вспомнил нашумевшую историю испанского врача. Вскоре после того, как Роберт Кох обнаружил возбудителя холеры - холерную запятую, а Пастер предпринял свои первые исследования с прививками против заразных болезней, доктор Ферран из Барселоны задумал бороться с холерой при помощи им самим созданной вакцины. Ферран сделал прививки нескольким тысячам человек, когда в Испанию из разных стран начали прибывать научные делегации, желающие поучиться у испанского бактериолога. Так повелось с самого зарождения этой науки: бактериологические открытия, будь то вакцина против сибирской язвы или бешенства, сразу становились общим достоянием науки. Но на этот раз все сложилось иначе. В лаборатории Феррана приезжих поразил не только низкий уровень бактериологической техники (кто-то назвал ее даже допотопной), не только запутанность и неясность записей о прививках. Главное - приезжих возмутило нежелание ученого поделиться своими достижениями. Ферран не соглашался ничего сообщать о своей вакцине, пока его изобретение не будет оплачено. Гости разъехались по своим странам и доложили посылавшим их правительствам, что прививки Феррана недействительны. Впервые в бактериологии, знавшей до того лишь героев и мучеников, взошел чертополох стяжательства. Ферран первым среди исследователей микробов попытался на практике применить «принципы» немецкого генерала фон Лауница: в науках, рекомендовал этот вояка, должно проходить через три этапа: специализация, монополизация, эксплуатация. Последний этап испанскому врачу явно не удался.

Несколько лет спустя Ферран сам опубликовал свой «секрет». Но поздно. Ученые отвернулись от коллеги стяжателя, а заодно и от его противохолерной вакцины.

– Его освистали за грязь в лаборатории и беспорядок в статистике прививок, - пробурчал Шамберлан.
– Требовать возмещения за свое открытие - право ученого.

– Право, которым наиболее честные все-таки принципиально не пользуются!
– отрезал Мечников.

Хавкин с благодарностью взглянул на учителя. Здесь, в спокойной обстановке института, Мечников располнел, движения его стали более плавными, чем в Одессе. Но годы в Париже не изменили убеждений неистового «Ильи-пророка». Принципы, провозглашенные с кафедры Новороссийского университета, не поблекли для него поныне.

Преданный взгляд ученика не ускользнул от Шамберлана. Делая вид, что собирается удалиться, депутат демонстративно щелкнул крышкой толстых золотых часов.

– Имея триста франков препараторского жалованья, я не стал бы разыгрывать из себя великого филантропа.

Это было брошено презрительно, почти через плечо. Владимир явственно ощутил толчок, грубый, наглый толчок в грудь. Первое желание - ответить резкостью. Будь это в Одессе, его ничто бы не остановило. Но здесь не родина. Как ни любезен к нему Институт Пастера - Хавкин здесь лишь скромный гость, временно пригретый по протекции. А Шамберлан, даже отошедший от дел, по-прежнему близкий друг хозяев дома. Кажется, Мечников почувствовал то же самое. Уже готовый ринуться в бой, Илья Ильич неожиданно сник, остановленный жестом Эмиля Ру. Ру попытался внести успокоение в разогретые дискуссией умы.