Мадам Икс
Шрифт:
Рука Томаса по-прежнему на моём плече, передо мной стоит Лен, а я борюсь за дыхание, за спокойствие. Притворяюсь, что аромат почти-поцелуя уже исчез с моих губ. Надеюсь, что мой бешеный пульс не слышен. У меня кружится голова.
Разговоры заканчиваются, и все делятся на пары для танца, несколько человек вдоль края толпы наблюдают, выпивают, ожидают.
Ты забираешь меня на танцпол, где пары вальсируют, кружатся и покачиваются. Одна твоя рука вежливо размещается на моей талии, а вторая берёт мою ладонь, такую тёплую и сухую. Ты ведёшь с опытной непринужденностью, управляя мной один танец, затем другой. Мы останавливаемся, когда музыкальная группа берёт перерыв, и потягиваем вино, которое я нахожу слишком лёгким, слишком фруктовым и сладким. Когда группа начинает играть снова, ты ведёшь меня обратно, кладёшь руки на мою талию, где твоё прикосновение не может быть истолковано никак, кроме как платоническое. Ты что-то говоришь, но я оставляю твои фразы без ответа, и ты, кажется, ожидаешь такого, понимаешь это, продолжая односторонний разговор, а я даже не знаю, о чём он.
Я совсем не думаю о тебе.
— Я могу украсть вашу даму?
О, его голос. Теперь резкий и выжидающий, не оставляющий места для неповиновения.
У тебя нет ни единого шанса, милый Джонатан.
Большие сильные и одновременно тёплые руки Логана берут меня и кружат, уводя прочь. Его шаги ощущаются не гладкими и плавными, а более мощными, непримиримыми и уверенными. Его рука находится не на талии. Она на моём бедре. Не совсем неуместно, но на грани. Пальцы мужчины переплетаются с моими, а не просто сжимают, как это делают друзья.
— Привет, — говорит он, и его глаза цвета индиго находят мои.
— Привет, — выдыхаю я.
И мы танцуем. Мы вращаемся и скользим в изящном круге, и время утекает, как вода, переходит сначала в одну песню, а потом во вторую, и я не могу отвести взгляд. Не хочу. Его глаза впиваются в меня, и, кажется, разглядывают. Читают меня, как будто я его знакомая и любимая книга, давно потерянная и вот наконец-то вновь найденная.
— Как тебя зовут, Золушка?
Его лоб касается моего, и я боюсь интимности этой сцены, его рука всё ещё на моём бедре, его пальцы всё также сплетены с моими, и наши тела слишком близко друг к другу.
Мне нужно прекратить этот танец.
Я отталкиваю его.
— Стой!
Он ловит меня за руку и притягивает обратно к себе.
Мы теряемся в толпе танцующих, но я знаю, что Лен наблюдает за нами, как и Томас, а также Джонатан, и это не может произойти, этого не должно случиться. Он находится слишком близко. Мужчина прикасается ко мне, как будто мы сформированы, приспособлены и созданы, чтобы принадлежать друг другу, как будто он знает меня, как будто только ему разрешено касаться моего тела.
— Почему ты не говоришь мне своё имя? — в его голосе слышится отчаяние.
— Я не могу, — не знаю, как ему это объяснить.
— Просто имя, милая.
— Это не просто имя. Это гораздо больше. Это то, кто я есть.
Мне хочется улыбаться, хочется наброситься на него, почувствовать вкус его губ, тепло его твёрдой груди и рук. Я хочу рассказать ему миллион предательских вещей.
— Точно, — его пальцы покидают мои, скользят вверх и, Боже, оказываются на нежной нижней части моего предплечья. Это так интимно и настолько мягко, что я не могу дышать и чувствую возбуждение от этой невинной близости, мои бёдра сжимаются вместе, и я смотрю на него, ощущая кончики его пальцев у себя на плече, которые поглаживают меня от запястья и вверх до локтя. — Я хочу знать, кто ты.
Пальцами я касаюсь своих губ там, где его губы чуть не коснулись моих.
— Нельзя.
— Почему нет?
— Это невозможно.
— Нет ничего невозможного.
У меня нет ответа на это, я могу только освободить руку, и он не может сделать ничего, кроме как позволить мне это. Я ухожу, и мне больно, меня тянет оглянуться. Тянет вернуться к нему и закончить тот почти-поцелуй. Это как натянутая проволока, пронзающая моё сердце, как порванная струна арфы. Каждый шаг прочь от Логана заставляет всё моё существо играть на этой порванной струне.
Я обнаруживаю тебя в дальней части зала, ты стоишь, прислонившись к стене с бокалом вина в руке, и разговариваешь с Леном. Я слышу слова, вы обсуждаете автомобили, то, что мужчины обсуждают между собой на непонятном языке: мощность, крутящий момент и цилиндры.
Томас, однако, находится с краю толпы танцующих, его чёрные глаза смотрят на меня, и мне интересно, сколько ещё они видели.
— Мадам Икс? — ты произносишь моё имя, как будто что-то подозреваешь.
— Я в порядке, Джонатан.
Я отказываюсь смотреть куда угодно, только на тёмно-красную розу в лацкане твоего костюма. Я не заметила её раньше. Её цвет точно совпадает с оттенком моего платья.
— Нас уже рассаживают на ужин.
Ты сопровождаешь меня, ведёшь сквозь толпу через ряд охраняемых дверей в огромный зал, заполненный большими круглыми столами на шесть персон каждый.
В передней части зала есть сцена. На ней кафедра с микрофоном.
Ужин долгий, тихий и формальный. Большие вилки, маленькие вилки, большие ложки, маленькие ложки. Вода со льдом. Я делаю глоток белого вина. Пробую салат из зелени с овощами, откусываю кусочек хлеба, а затем ем основное блюдо из измельчённого перепела и пряного коричневого риса и гороха, приготовленных на масле. И вот ужин заканчивается, подаётся нежный мусс из тёмного шоколада, и в это же время полный пожилой человек выходит на сцену, поправляет микрофон и стучит по нему. Он говорит медленно, точным, размеренным голосом о товарах, которые должны быть проданы с аукциона сегодня вечером. Бесценный оригинал картины. Единственное в своём роде двухсотлетнее сапфировое колье. Стул, который некогда принадлежал королю Людовику XVI. Древнеримский гладий (прим.перев.: римский короткий меч (до 60 сантиметров). Предположительно, был позаимствован (и усовершенствован) римлянами у древних жителей Пиренейского полуострова).
Ты предлагаешь цену за ожерелье. Сто тысяч. Двести тысяч. Двести пятьдесят тысяч. Мне кажется, ты опрометчиво поступаешь со своими деньгами, выигрывая лот.
Меч захватывает моё внимание. Ножны из бронзы, рукоять из полированной кости, лезвие настолько древнее и проржавевшее, что его форма почти потеряна. Это жемчужина аукциона. Торги начинаются с невероятных сумм. Трое мужчин делают ставки — старик с четырьмя прядями белых волос, прикрывающими его лысину, невероятно красивый мужчина, которого я принимаю за кинозвезду, и...
Он.
За его столом сидят две другие пары, одна пара знаменитостей, другая пожилая, совершенно не обращающая внимание на аукцион. Стул рядом с Логаном пуст, сервировочного набора тоже нет.
Он откидывается на спинку кресла, держа бокал красного вина за ножку. Пока торги продолжаются, мужчина поднимает его, словно сигнал, отчего жидкость плещется в бокале.
Торги достигают семизначных цифр.
Мне нужно отвести взгляд, но я не могу.
Он — ягуар, гладкий, с идеальными чертами, в нём угадывается легкая сила, источающая угрозу одним своим существованием. Светлые волосы, словно золото, откинуты назад и заправлены за уши, концы касаются воротника костюма. Глаза цвета индиго обыскивают комнату.