Мальчишка с бастиона
Шрифт:
– Не мешкать!
– закричали сверху. Мальчишка подхватил локтями спадавшие всё время штаны и, вскочив на корзину, стал поспешно утрамбовывать землю.
– Готово!
– то и дело кричал он, прыгая на следующую корзину.
Подошёл поручик Дельсаль - руководитель работ на правом фланге бастиона.
– Ваше благородие, - обратился к нему Кондрат Суббота, высокий худой матрос с «Селафаила», - дозвольте обратиться.
– Говорите, - слегка картавя, произнёс офицер.
– У меня тут есть думка, дозвольте (высказать.
– О чём?
–
– Каменщик я, - робко начал Кондрат.
– Ну, ну, - подбодрил его Дельсаль… -…и как строили стенки, всё глядел, и думка меня мучила: а ведь завалит бомба, откосы больно жидковаты. Так оно и вышло.
Дельсаль с интересом посмотрел на матроса:
– Так, так, продолжайте.
– А нонче всё сызнова повторяют. Так вот я и мерекую…
Они прошли вдоль батареи и поднялись на крышу блиндажа. Суббота с увлечением продолжал говорить. Дельсаль вынул из сумки план и развернул его. Матросы видели, как они склонились над бумагой: сапёрный офицер что-то чертил, то и дело обращаясь к Кондрату.
– Башковитый у нас Суббота, - сказал Тимофей Пищенко.
– Такому бы в ученье. Да не для чёрного люду науки придуманы.
Он искоса посмотрел на Кольку и с грустью подумал: «Николку тож приспособить бы в школу, парнишка смышлёный. Да где там… Кабы при матери, может, и вышло б что, а так…» Он махнул рукой и с ещё большим ожесточением продолжал работать.
Внизу разговорились.
– У меня братец-то в писаря вышел, - сказала круглолицая матроска, - знать, недаром тятенька ему батогом науку вдалбливал.
– А в меня хоть батогом, хоть оглоблей никакую науку не вобьёшь, - засмеялся Иван Нода, знаменитый флотский барабанщик.
– Вот только «отбой» да «побудку» башка уразумела.
– Человек неучёный, что топор неточеный, - не поднимая головы, сказала женщина в чёрной косынке.
– Да брешет он. Нода - парубок со смекалкой, - ввязался в разговор Евтихий Лоик, старый матрос с грустными, глубоко посаженными глазами.
– Сам Павел Степанович Нахимов ему за смекалку крест пожаловал после Синопа!
На ходу укладывая чертёж, подошёл Дельсаль с Кондратом Субботой.
– Это весьма интересно, - говорил офицер, - я непременно доложу об этом.
Пожав Субботе руку, сапёрный офицер пошёл в сторону Язоновского редута.
Колька с интересом смотрел на высокого, худощавого Кондрата. Ему очень хотелось заговорить с матросом, разузнать, что там такое он придумал. Но зычный голос унтер-офицера Белого остановил его.
– Будет лясы точить, за работу!
К батарее, скрипя и повизгивая, подъехала арба, гружённая пятьюметровыми плетнями, так называемыми фашинами. Ими укреплялись земляные валы. Арбу сразу же разгрузили. Возница поманил Кольку пальцем:
– Погонять умеешь?
– А как же!
– Не врёшь?
– У бати спросите. Вон он, на бруствере.
– Хошь за фашинами съездить? А я тут подсоблю. Поди попросись.
– Пусть прокатится!
– закричал отец сверху, услыхав их разговор, - передохнёт малость.
Возница подсадил Кольку на подводу. Мальчишка, схватив вожжи и боясь, что могут передумать, поспешно закричал:
– Но!
Лошади не шевельнулись.
– Но-о-о!!!
– ещё громче закричал Колька.
Животные переступили с ноги на ногу и… не двинулись с места. Вокруг засмеялись.
– Ну и возница!
– громче всех хохотала круглолицая матроска.
– Не смейтесь, - сказала женщина в чёрном платке, - он, может, этих лошадей не знает.
– Точно. Не знает, - пробасил возница, подходя к Кольке.
– Это работящие кони, братец. С ними по доброму нужно говорить. Ты отпусти вожжи, они сами и потянут.
Обескураженный Колька ослабил поводья, и арба медленно покатилась под гору.
Лошади привычно повернули влево от Екатерининской улицы и пошли по неглубокому оврагу. В конце Кривого переулка, ожидая очереди, уже стояло несколько телег.
Колька пристроился к ним.
В глубине большого захламлённого двора десятка два женщин плели из прутьев туры и фашины для бастионов. В центре, в огромном котле кипела вода. Колька спрыгнул с подводы и подошёл к котлу. Там распаривали пучки хвороста. Из них скручивали жгуты, скреплявшие плетни - фашины. Женщины ловко выхватывали из кипятка прутья, сплетали их по три и быстро пронизывали этим жгутом лежавшие на земле хворостины и колья.
– Гляди, кони-то без Федота пришли, - сказала одна из женщин, обращаясь к соседке.
– Они при мне, - пробурчал Колька и отошёл к лошадям.
Женщина посмотрела ему вслед и, вздохнув, покачала головой.
– Мой Петруха, верно, тож по баксионам валандается… Гнать некому.
– И не надобно, - вступил в разговор одноногий отставной солдат (он заведывал работами).
– Ты вот по доброй воле вязать пришла, а малята - они тож нужду разумеют. Этот вот, - отставной указал на Кольку, - Федота высвободил, глядишь, лишние руки баксиону. Я тебе, Михайловна, так скажу, - продолжал солдат, - россиянин сызмальства за Отечество живот покласть готов - это в кровушку нашу вошло. Хранцуз - он на язык спорый: думал, ударит своими мортирами - конец Севастополю! Ан нет! Даже на штурм не пошёл - убоялся.
– Народу побил тьму, - вступила в разговор ещё одна женщина.
– На Северную по сей день везут и везут кормильцев…
– Да-a, - протянул солдат, и его старческие глаза повлажнели.
– Пуля - дура, а ведь бонба ещё глупее: самого адмирала Владимира Алексеевича не пощадила. Таких, как он, на мильен не сыщешь…
– Геройской отваги был енерал, - подтвердил один из ездовых.
– Был я на баксионе, так их высокопревосходительство так говорил: смотрите, молодцы, палите во вражину хорошенько. Отступления быть не может! А ежели я прикажу отступать, колй меня штыками, как последнюю штабную крысу, будто я вовсе не енерал, а писаришка. После этих слов дух взыграл в матросах да солдатах… Трудно Севастополю отбиваться будет без Владимира Алексеевича.