Мальчишка с бастиона
Шрифт:
– Убрать мальчишку от мортир!
– Ваше благородие, - подлетел к лейтенанту Белый, - мальчонку силком не оттащишь от пушек. При отце он.
– Позвать!
– приказал Забудский.
Колька подбежал к лейтенанту.
– Ваше благородие, - просительно начал он.
– В блиндаж!
– лейтенант показал пальцем на вход, - и чтоб не высовывался до отбоя. Живо!
До конца перестрелки Колька просидел в блиндаже.
– Так-с, - сказал, входя, Забудский, когда всё стихло.
– Тимофея сын будешь?
– Да, ваше благородие, Тимофеев.
–
– А куда ж мне?
– чуть не плача, проговорил мальчик.
– Мамки-то у нас нет. А к Маланье я не пойду, хоть убей меня хранцуз, не пойду! Она меня то и делала, что лупила, вот хрест святой!
– и мальчишка торопливо перекрестился.
Забудский смотрел на Кольку своими смоляными умными глазами и думал: «А куда ему, в самом деле, деваться?» Но вслух сказал:
– Убьют тебя здесь. Сам видишь, что делается.
Колька молчал, слёзы застилали ему глаза. Собрав все силы, чтобы не разреветься, сказал тихо:
– Вон на сто второй батарее мальчишка служит - даже крестом наградили за бомбардировку. Я тож могу стоять за Севастополь!
– Сыну Доценко всё же полных четырнадцать, а тебе…
– Уже одиннадцать!
– с надеждой выпалил Колька, хотя ему месяц назад исполнилось только десять.
Лейтенант ходил по землянке, подкручивая свои чёрные усы.
– Ладно, - сказал он, наконец, - будешь у меня вестовым. Моего в госпиталь свезли.
– У Кольки радостно заблестели глаза.
– Согласен?
– Согласен, ваше благородие, как не согласен!
– обрадованно затараторил Колька.
– Ну, вот и приступай для начала к самовару. А я твоему отцу передам, что пристроил, - выходя из блиндажа, добавил офицер.
Так Колька, неожиданно для себя, стал вестовым при командире батареи лейтенанте Забудском.
А в это время на Симферополь по размытой осенней дороге двигались беженцы. Шли пешком, ехали на подводах. Под сотнями ног всхлипывала земля. Сердито скрипели колёса арб, жалуясь на такую мягкую и такую неподатливую грязь.
На одной из подвод, укутанный в старый отцовский полушубок, в помятом, видавшем виды картузе, натянутом на лоб, сидит Максимка Рыбальченко. Из-под сломанного козырька зло поблёскивают глаза.
– Може, перекусишь чегось, сынок?
– спрашивает мать.
Максимка не отвечает и недовольно дёргает плечом.
– А може, кваску?
– спрашивает она через минуту и пытливо всматривается в сердитые сыновьи глаза.
Максимка хотел огрызнуться и уже было повернулся вполоборота к матери, но потом передумал и только сказал:
– Опосля, маманя.
«Разве она виновата, что приходится сейчас мытариться в арбе?
– думает Максимка.
– Всё батя… «Увези, говорит, мово сына в Симферополь, мать, подале от пуль.
Сохрани род Рыбальченок». Може, - продолжает рассуждать Максимка, - ежели сидел бы дома, то и не отправил бы
Эх, если б не тот, с рыжими усами, был бы сейчас я на Малахове, ядра бы подносил… А може, когда и пальнуть дали б. Николка Пищенко, небось, на четвёртый к батьке подался, при орудии пристроился… А я… если б не тот…»
А поначалу всё шло хорошо. По знакомой тропинке Максимка быстро пробрался на Малахов курган и пристроился к одному из орудий. Из артиллеристов никто слова не сказал, им было не до него. Поредевшая прислуга едва управлялась с пушкой.
Максимка сразу же включился в работу на равных.
После боя матросы угостили парнишку кашей и отвели место в землянке. Так и остался бы он здесь, если б не тот молоденький офицер, что прогнал их с Ни-колкой в первый раз. Он увидел мальчишку (Максимка уже успел обзавестись бескозыркой, правда, без ленточек) и немедленно приказал покинуть батарею.
Парнишка прикинулся сиротой. Но в это время вошёл рыжеусый матрос, Семён Горобец, и обрадованно пробасил:
– A-а, старый знакомый!
Максимка вскинул на него умоляющие глаза, «дескать, не выдавайте!» Но Горобец продолжал, как ни в чём не бывало:
– Как батя? Жив-здоров?
– Сирота!
– разозлился молоденький офицер, - «Бати не упомню, маманьку тож!» И не стыдно?
Максимка опустил голову.
– Так кто он таков будет?
– офицер повернулся к Горобцу.
– Кузьмы Рыбальченко сын, ваше благородие. Батько на корабле в бухте остался.
– A-а это тот самый…
– Он самый, ваше благородие. Вы ещё тогда приказали убрать их с кургана, двое их тогда было…
– Припоминаю. А где живёт эта «сирота», знаешь?
– А как же! В соседях раньше ходили.
– Вот что, Горобец, - принял решение офицер, - сведёшь мальца к матери.
– Слушаюсь, ваше благородие!
– Да родителей упреди, чтоб следили.
– Ужо скажу, пускай загривок ему почешут малость!..
После этого случая отец и настоял, чтобы мать с сыном уехали в Симферополь - там безопасней. …Арба движется медленно-медленно, и, когда вползает в огромную лужу, мальчишке кажется, что это вовсе не арба, а корабль. И плывёт он по морю. Вот только грязь, поднятая колёсами, выдаёт его глубину. Мимо «корабля» проплывают насупленные горы, размытые ливнями, и кажется, что они своей грозной массой вот-вот раздавят узенькую взмочаленную ленту дороги и всё, что по ней идёт, ползёт, движется…
Два старых солдата, сопровождающие обоз, размеренно дымят и ведут бесконечные разговоры. Мальчишка, занятый своими невесёлыми думами, почти не воспринимает их голосов, но, помимо его воли, они сами вплетаются в сознание.
– …Сбег Меныпик из Севастополя, - говорит один солдат, - а ещё главнокомандующий.
– Не сбег, а силу скапливает, - не соглашается с ним другой, - вот соберёт воедино всё войско да как вдарит.
– Жди! Как же тебе, вдарит. Разевай рот ширыне.
– Ты не моги так думать. Самим царём-батюшкой Меныпик наиглавным поставлен. В товарищах они с царём-батюшкой ходют… Башковитый…