Малышок
Шрифт:
– Что ты ко мне лезешь, чего ты пристаешь!
– начинал он кричать тонким голосом.
– Подумаешь, ударник! Сколько ни старайся, все равно полторы нормы на этих черепахах не выработаешь! Может быть, опять шестеренки переставишь?
Сейчас, когда умения у Кости прибавилось, когда он легко управлялся с двумя станками и каждый день перевыполнял норму, он все угрюмее посматривал на темную свинцовую пломбу, сковывавшую ручку для переброски ремня. Стоит только убрать ненавистную пломбу, перекинуть ремень на шкиве с одной ступеньки на другую, и патрон станет вращаться быстрее, то есть скорость резания
Может быть, Костя думал именно о свинцовой пломбе, когда, по распоряжению Герасима Ивановича, остался вечером за колоннами подкрасить инструментальные шкафчики. Он получил в кладовой не только зеленую, но и немного ярко-желтой краски, сделал у шкафчиков желтые уголки, и получилось очень красиво.
– Где здесь Малышев, который станок сломал?
– послышался веселый голос.
Не раз Костя встречал на заводе инженера-конструктора и рационализатора Павла Петровича Балакина, слышал от ребят, что он умный и чудной, и уважал Балакина за то, что он сконструировал транспортер-дрожалку для уборки стружки. По его мнению, Балакин был вовсе не чудной, только он был очень длинный, тонкий. Когда он разговаривал с кем-нибудь, кто был ниже его, он наклонялся и становился похож на вопросительный знак. Говорил он звонким голосом, который легко перекрывал шум машин, часто смеялся, носил зеленый блестящий ватник, а под ватником - шелковую трикотажную рубашку и цветной галстук.
Косте в нем нравилось все: и светлые волосы, зачесанные так, что получался высокий гребень, и живые желтые глаза, и немного вздернутый нос, и привычка пощелкивать длинными пальцами.
– Я Малышев, - сказал Костя.
– Конечно, ты! Несомненно, ты!
– обрадовался инженер.
– Миша Полянчук художественно описал мне твою наружность. У тебя одного шапка с такими длинными ушами, что на десять осликов хватит.
– Он протянул Косте пакет: - Вот посылка от Миши. Прекрасный парень этот Полянчук! Замечательно поет украинские песни… Он попросил меня поинтересоваться твоим станком. Ну-с, так что же случилось?
Засунув руки в карманы, раздвинув полы ватника, как крылья, и наклонившись над Костей, он выслушал печальный рассказ и возмутился:
– Как ты посмел такую гадость устроить! Ты думаешь, на «гитаре» станка можно трепака играть?
– А я хотел как лучше, - ответил Костя, который вовсе не боялся этого человека.
– «Хотел, хотел»! Мало хотеть - надо знать и уметь!
– Нашли Малышева?
– спросил Герасим Иванович и присел на стеллаже.
– Поставь, Малышев, заготовку, хочу посмотреть его в работе, - сказал Балакин, закончив осмотр всего станка.
Приближались какие-то важные события. Взволнованный Костя включил станок. «Буш» принялся снимать стружку. Казалось, что сейчас он делает это особенно медленно, но инженер одобрительно похлопал по станине:
– Молодец, старичок, старайся!… Работает он почти на пределе, не правда ли, Герасим Иванович? На этой операции ничего не выиграешь.
– Правильно, - поддержал его Герасим Иванович.
– Так все и рассчитано.
– А вот посмотрим, все ли… Покажи, Малышев, отделочную операцию.
Переменив резец, Костя стал отделывать
– Лодырь!
– сразу решил Балакин.
– Лодырь ты, господин «Буш»! На обдирке стараешься, на отделке отдыхаешь. Такой режим резания на легкой отделочной операции никуда не годится. Это позор, а не режим… Как по-вашему, Герасим Иванович?
– Спорить не буду, - неохотно согласился мастер.
– Да что поделаешь, коли у работников квалификации настоящей нет…
Ни слова не говоря, Балакин сорвал пломбу с ручки для переброски привода и сделал то, о чем так часто мечтал Костя: передвинул ремень на шкиве.
– Теперь скорость повысится раза в три, да и то станок не будет по-настоящему нагружен, - пояснил он.
– Продолжай, парень, отделку!
Снова заработал станок, и стружка побежала быстрая, узкая и горячая.
– Ишь какую гладкую поверхность дает!
– одобрил Герасим Иванович.
– Просто под зеркало работает…
– Нужно еще подачу увеличить, и будет совсем хорошо… - заметил Балакин.
– Не найдется ли, Герасим Иванович, у вас шестеренок?
Получив запасную шестеренку и вооружившись гаечным ключом, Балакин перестроил «гитару». Костя включил станок. Теперь стружка стала шире, но бежала так же быстро, и быстрее резец подвигался вдоль «трубы». Костя не успел насладиться этим счастьем: отделка детали кончилась и пришлось нажать кнопку «стоп».
– Сами судите, Павел Петрович, как тут позволишь ребятам хозяйничать, - сказал Герасим Иванович.
– Похозяйничал уж Малышев… Такое получилось, что вспоминать неохота.
– Да, дело рискованное, - задумчиво признал Балакин, пощелкивая длинными, тонкими пальцами и встряхивая ими, будто сбрасывал капли воды.
– Однако вот что досадно: четыре «Буша», четыре родных брата, при черновой обдирке работают на совесть, а при отделке - четверть силы. Сколько времени при этом теряется!
– Да, теряется, - сказал мастер.
– Факт, теряется… Но ведь и станок нужно пожалеть. Сломать станок - раз плюнуть.
Мысль Кости заметалась, ища выхода.
– Герасим Иванович, а что, если… - заикнулся он, еще не зная толком, что скажет.
Старшие смотрели на него, ожидая продолжения. У Кости в горле пересохло; стало неловко, беспокойно.
– г Ну что?
– нетерпеливо спросил Павел Петрович.
– Да думай же ты!
– крикнул он весело.
– Тут же совсем простое дело!
Действительно, все стало ясно, будто за колоннами пролетела яркая молния.
– Пускай три станка обдирают, а один отделывает. Правда, дядя?
– выпалил Костя, и его облило жаром.
– Правда, тетя!
– одобрил Балакин, засмеялся и щелкнул Костю по лбу.
– Сварила голова! Это я больше всего люблю!
Еще несколько дней назад Костя навряд ли решился бы подать такую мысль, но теперь, когда за колоннами кое-что изменилось, это предложение показалось ему почти естественным. Не удивило оно и Герасима Ивановича.
– Что ж, в таком случае, дело другое, - немного подумав, согласился он.
– Один станок настроим на отделку, а остальные оставим черновыми.
– Давай займемся математикой, - сказал Павел Петрович, вынув из кармана записную книжечку с блестящим карандашиком.
– Какая у вас норма? Сколько делаете?