Мандолина капитана Корелли
Шрифт:
– Будет знать! – Он помолчал, жалея, что ответом было дружеское, но молчание, и несколько неуверенно, но с соответствующим презрением добавил: – Фашистский прихвостень.
33. Проблема с руками
То была стигийская ночь. По улице плыла завеса дождя, и дул порывистый восточный ветер, с грохотом гонявший по дороге какую-то непонятную дрянь, и доктор беспокоился за состояние крыши – было слышно, как черепица трется друг о друга и шевелится, приподнимаясь и опускаясь. Они сидели втроем на кухне; Пелагия распутывала свое вечно уменьшающееся покрывало, доктор читал сборник стихотворений, а капитан сочинял сонату в стиле Скарлатти. Пелагию зачаровывало, как он, казалось, умел слышать музыку в голове, и время от времени она подходила проверить, как ползут по странице непостижимые каракули. В какой-то момент она остановилась, положив руку ему на плечо, потому что это показалось самой естественной, самой непринужденной позой, – и только через пару минут осознала, что же делала.
Она с удивлением взглянула на свою руку – та покоилась на теле мужчины, словно выговаривая ей за столь своенравное поведение в отсутствие надлежащего пригляда взрослых. Пелагия раздумывала, как ей поступить. Если отдернуть руку, это может показаться грубым. Возможно, выдаст тот факт, что она положила ее туда неосознанно, и он заподозрит, что это говорит о чувствах с ее стороны, в которых ей не хотелось бы признаваться ни ему, ни себе. Может, если просто оставить ее на плече, будто рука принадлежит кому-то другому, это снимет с нее ответственность за действия руки. А что, если он вдруг заметит, где рука находится? Если же она пошевелит рукой, он немедленно, благодаря тому, где рука находится, поймет, что находится рука фактически на его плече, а если не шевелить ею, тогда он может понять, что рука там, и сделать какие-нибудь выводы из того, что рука эта не двигается. Пелагия хмуро посмотрела на свою руку: беспокойство мешало ей воспринимать его пространные объяснения фразировки и гармонии. Взвесив, она решила, что лучше всего оставить руку там, где она есть, и сделать вид, что она чужая. Она наклонилась и придала лицу выражение, которое должно было передать предельную серьезность ее ума, где не было и следа природной нежности или физического влечения.
– Хм, как интересно, – проговорила она.
В дверь, жалобно пища, зацарапалась Кискиса, и Пелагия с облегчением побежала открывать, а капитан в этот момент осознал, что несколько минут на его плече легко покоилась рука. Отсутствие ее тяжести было вполне осязаемо, а воспоминание о ней – весьма приятным и утешающим. Он со сдержанным удовольствием улыбнулся, и если бы вдруг сейчас заговорил, то в его голосе прозвучала бы нотка триумфа.
Его приятные размышления были прерваны самым ужасным образом: мокрая и тяжелая Кискиса, оказавшаяся у него на коленях, совершенно вытеснила всё удовольствие и весь триумф, которыми он мог бы насладиться. Линия поведения Кискисы во время ливней состояла в том, чтобы промокнуть как только возможно, а затем вскочить на ближайшие теплые колени и как можно лучше высушиться; и в этот раз жертвой пал капитан, поскольку доктор весьма разумно и предусмотрительно поднялся, чтобы этого не произошло с ним. Корелли в ужасе смотрел на промокший меховой комок и чувствовал, как вода протекает между ног.
– А-а-а! – закричал он, взбрасывая руки.
Пелагия ехидно рассмеялась и смахнула испачканного зверька с его колен. Капитан почувствовал быстрое прикосновение ее пальцев к своим бедрам и испытал мгновение неожиданного волнения, возросшего почти до беспредельности, когда Пелагия начала обмахивать руками его брюки, приговаривая:
– Надо ж так испачкать, бедняжка, песка-то сколько и грязи…
Он в изумлении смотрел на ее хлопотливые руки, а потом понял, что она заметила выражение его лица. Резко выпрямившись, она обожгла его уничтожающим, обвиняющим взглядом и надменно вернулась к распутыванию ниток, а упорная Кискиса вновь запрыгнула ему на колени. Промокшие между ног штаны согрелись под телом куницы, и он ощутил ту странную приятную теплоту, некогда испытанную им в детстве, когда он случайно описался во сне, воображая, что делает это у стенки. Такое же утешительное тепло, какое испытываешь перед тем, как проснуться со стыдом и ужасом. Он забыл про Скарлатти и думал о руках Пелагии. Такие тонкие пальчики, такие розовые ноготки. Он представил, как они занимаются ночными амурными делами, и почувствовал, что беспокоит Кискису. Капитан попытался подавить свое похотливое воображение, думая о Вивальди.
Это оказалось ошибкой: он тут же вспомнил, что Вивальди учил молоденьких девушек в монастыре. Его своенравный ум вызвал в воображении образ целого класса маленьких симпатичных Пелагий, все многозначительно облизывают кончики карандашей и соблазняют его своими сверкающими темными глазами. Восхитительное зрелище. Он представил, как они сгрудились у его стола, перегнулись к нему, он им что-то объясняет, водя пальцем по строчкам текста, а их черные волосы щекочут ему щеки и заполняют ноздри запахом розмарина.
Одна просунула руку ему под рубашку, а другая стала гладить его по волосам и загривку. Очень скоро появились десятки таких же тонких пальчиков, и в мгновенье ока он мысленно представил себя совершенно голым на огромном столе – по нему ползали все как по волшебству раздетые Пелагии. Он тяжело задышал и вспотел, увлеченный восхитительным натиском грудей, рук и горячих, влажных, прижимающихся губ.
Кискиса решила, что больше не в силах выносить такого давления снизу, и спрыгнула с его колен. И прекрасная мечта обернулась паникой. Если Пелагия вдруг посмотрит на него, то совершенно отчетливо увидит пирамидальную выпуклость в специфическом месте его брюк, у которой может быть только одно адекватное и убедительное объяснение.
Капитан отчаянно старался подумать о чем-нибудь глубоко неприятном, а тем временем чуть больше развернулся на стуле спиной к Пелагии. Положив себе на колени ноты, он сделал вид, что рассматривает их в таком положении. Теперь он в безопасности, и его мысли вернулись ко всем Пелагиям на столе; множество их рук пробегало по его телу, множество спелых грудей прижималось к его губам прохладными и сочными плодами.
Настоящая Пелагия вздохнула, поняв, что устала от вышивания. У ее ног лежала перепутанная груда распущенной шерстяной пряжи, которая вся перекрутилась и сплелась в узелки, пытаясь восстановить свое прежнее состояние. Пелагия не понимала, почему пряжа так тоскует по былой форме, но это определенно раздражало. Она начала сматывать ее, но непреклонность пряжи поставила ее в тупик.
– Капитан, – сказала она, – вы не могли бы уделить мне минутку? Мне требуется пара рук намотать пряжу.
Настал наивысший момент кризиса; капитан настолько затерялся в волшебной стране, что именно в эту самую секунду по очереди занимался любовью с каждой из обнаженных Пелагий. Ее голос прорезался сквозь его мечту об Элизиуме, словно нож, разрезающий дыню. Он почти физически ощутил легкий шорох ножа, разделяющего ломти, и глухой стук, когда он ударился в доску и дыня распалась надвое.
– Что? – спросил он.
– Помогите мне, – сказала она, – я вся запуталась в пряже.
– Не могу. То есть, я как раз подошел к решающему моменту. В сонате. Не могли бы вы подождать минутку?
Ситуация отчаянная; встать со стула и не выдать своего взбухшего состояния совершенно невозможно. Он велел себе думать о собственной бабушке, о купании в ледяном море, об усаженной мухами убитой лошади, лежащей на обочине дороги после боя… Эрекция слегка склонила голову, но недостаточно.
Делать нечего; хорошо, что она привыкла к тому, что время от времени он ведет себя по-идиотски. Он свалился на колени и пошел к ней на четвереньках. Он вилял задом, как собака, высовывал язык и смотрел на нее с выражением крайней собачьей преданности. Если повезет, этой игрой он выгадает время, пока не окажется готов выпрямиться. Она посмотрела на него сверху и сделала кислую мину.
– Вы очень глупый, – сказала она.
– Гав! – ответил он и снова завилял задом. Он подал обе руки, будто просил лапами, а Пелагия по-хозяйски выпрямила их, раздвинула на несколько сантиметров – так, чтобы можно было наматывать пряжу. Она изо всех сил старалась не улыбаться.