Маргарита и Мастер
Шрифт:
– В эпизодах он будет и Иоанном, - сказала Грейс, как будто она и была здесь самим Молчановским.
– Может, я лучше тогда сыграю сам Молчановского, пока его нет?
– сказал я.
– Ты?! Ты не сможешь, дорогой, - возопила мягким ласковым голосом Келли.
– Если я не смогу - кто тогда сможет, по-твоему?
– спросил я, обращаясь ко всем, но глядя в упор на Келли.
Все растерялись, а точнее:
– Запутались в этих хитросплетениях чужих мыслей, - но в крытой колоннаде мелькнула фигура главного режиссера, и стало ясно:
– Сейчас он всё решит.
Пока Молчановский еще пробирался сквозь ряды колонн, я удивился, но так еще и не понял:
– Почему его личные параметры обратные: не уже и выше, а, наоборот:
– Шарообразные: ниже и жирнее.
– Их бин Молчановски, - строго и серьезно сказал этот Пилат, выйдя на освещенную середину, и мало кто заметил, что великая фамилия так и осталась незаконченной. Потом добавил, руками растянув свои жирные щеки в улыбку, а точнее, в насмешку над судьбой:
– Я заказываю Свадьбу.
– И почти все поняли, о чем идет слава, а именно, о том, что он теперь здесь будет не только Хаус-Майором, но простым, так и не попавшим в Москву, вопреки мольбам Чехонте, майором милиции небольшого шахтерского городка, где, как часто говорят:
– Тозе зивут луди.
Только Машина-Олигарх спросил, что так и не понял:
– Кого мы будем играть:
– Свадьбу, подразумевая казнь Иоанна Крестителя на свадьбе Ирода и Саломеи, или наоборот:
– Так и пойдем все вслед за Иисусом Христом в Подземное Царство, имея в виду:
– Празднование победы в Галилее?
Но Борзов - а это был именно он, как человек, чем-то так сильно ублаживший Молчановского, что обалдевший предводитель дворянства выдал ему грамоту на самого себя - выбрал на роль Маргариты не свою собственность, Грейс Келли, а:
– Люду.
– Ни хрена себе, - сдвинул пилотку набекрень Машинист-Машина-Олигарх, и понял, что:
– Уже влюбился в нее.
– Более того:
– Не мог понять, почему раньше не видел этого милого, красивого личика со слегка, а может, и чуть больше, чем надо:
– Вздернутого носа.
И пока я просил огласить:
– Весь список актеров и их ролей, - схватил ее за руку, обещая рассказать всю правду, как:
– Кидать уголь в его собственный паровоз.
– У вас есть собственный паровоз?
– Да, в Америке, купил на авторские.
– Зачем?
– Чтобы было куда пригласить достойную барышню.
– Вы думаете, мне понравится в паровозе?
– Всем нравится, а вам понравится тем более.
– Тем и более, почему?
– удивилась Люда.
– Ну, вас выбрали, этим, как его, Хароном-Перевозчиком. Паровоз в этом деле: первая вещь.
– Там мягкие диваны?
– Мягкие ли диваны там?
– Машина был слегка ошарашен:
– Леди не стеснялась, и сама говорила то, что хотела услышать.
И правильно, иначе чаще всего:
– Ничего так и не дождешься.
– А уж Воскресения:
– И подавно.
Тем не менее, я обратился в Майору с предложением разобраться, что здесь происходит:
– Чё-то не то.
– А именно, как вас, мистер?
– спросил Борзов-Молчановски.
– Сирано.
– Да, Сир.
– Я хочу сказать, что Харон, хотя и перевозчик потустороннего мира на Стиксе - совершенно не соответствует возможностям Аллы Два.
– Да, наверное, они чем-то отличаются. Хотя действительно, чем?
– Это очевидно, - сказал я.
– Да? Тогда, действительно, действительно надо подумать.
– Можно не думать, - сказал я.
– Вы знаете?
– Этот Стикс-Харон таскает людей с одного берега на другой, собственно для чего?
– Для чего?
– Только для того, чтобы Умершие опять жили, но жили в Царстве Мертвых. Тогда как Алла Два делает совсем наоборот:
– Спасает из Мертвых в Живые.
– И более того, - добавил сам Молчановски, - в:
– Вечно Живые.
Значит, он не просто так вышел прогулять по крытой колоннаде дворца Ирода Великого, а, действительно:
– Начитался древних рукописей Герберта Аврилакского по самые уши.
– И кстати вынул из-за пояса, как гимназист зеленую книгу, в которой и пропел:
А век в лицо тебе смеется
и вдаль бежит сквозь треск идей.
Смотри, одно и остается -
цепляться снова за людей,
за их любовь, за свет и низость,
за свет и боль, за долгий крик,
пока из мертвых лет, как вызов,
летят слова - за них, за них.
Я прохожу сквозь вечный город,
дома твердят: река, держись,
шумит листва, в громадном хоре
я говорю тебе: все жизнь.
– Хорошо, - сказал я.
– И он значится, - ляпнул:
– Сирано, ты должен умереть.
Я попытался увернуться:
– Что-то я не слышал, кто вас просил об этом.
– А послание в стихах, ты, что, не слышал?
– Я не думал, что слова о смерти относятся ко мне.
– Тут больше никого не было, кто бы, как говорится в песне:
– Если эни-боди слушает - послушай.
– Дальше идет о девушке рассказ, - сказал я, - значит, она должна здесь быть.
– Хорошо, бери ее, если найдешь, эту свою спасительницу.