Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Мари не могла сдержать смеха.
— Но позвольте, — возразила она, — ведь мы же говорили о Лапьерьере!
— А что о нем говорить?! — с величайшим презрением произнес Лефор. — Подумаешь, Лапьерьер! Матрос с гальюна, который держит нос по ветру, чтобы выстрелить куда надо, когда корабль пойдет ко дну! Вот уж кто бы меня повесил, что я бы и пикнуть не успел! Летучая мышь, которая воображает, будто у нее орлиный взор в самый полдень, когда она вообще ничего не видит! Попугай, который принимает себя за соловья! Черт меня побери! Это я вам говорю, а уж кто-кто, а Лефор видит людей насквозь, и нет такого человека, который мог бы уличить его во лжи! Ха, Лапьерьер! Ничего себе замену нашел себе генерал! Уж скажите лучше — канделябр, который напялил на себя платье генерала! Этот человек как вода. Вам кажется, будто вы набрали полную ладонь, а в ней не остается даже капли, чтобы напоить пташку! Послушайте, мадам, — как-то напыщенно продолжил он, — я пришел, чтобы предостеречь вас против переворота, который уже начинает подавать голос. Завтра вы можете проснуться на пороховой бочке! И будет уже слишком поздно посылать за Лефором! И даже слишком поздно, чтобы пожалеть о нем… И тогда вы обратитесь к этому разбойнику Бофору, а Бофор свернет вам шею как курице и засунет ее под крыло! Все эти Рифа, все эти Жасбюрьянды, все эти господа де Ламарши, семейство Франше вместе с семейством Ривьер Лебайе и сотня других, все они мигом забудут вкус бульона, которым вы их здесь с милыми улыбочками потчевали, подожгут ваш замок, разграбят ваше добро, а вас, ничтоже сумняшеся, возьмут да и прирежут! И что же найдет тогда здесь по возвращении наш добрый генерал? Лапьерьера, который будет ронять слезы на свои карнавальные генеральские галуны, господина де Бофора, который будет хозяйничать в этом доме, и труп своего друга Лефора, который будет болтаться на веревке только за то, что один защищал его против всех! Мадам, я взываю к вам: здесь готовится предательство! Вероломнейшее из предательств!
— Уймитесь, сударь! — проговорила Мари. — И вообще я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне!
— Мадам, я взываю к вам: здесь пахнет предательством! — весь покраснев от ярости, еще громче повторил Лефор. — Гнусным предательством!
— Уходите, сударь, не то я прикажу своим неграм выкинуть вас вон!
Ив поднялся с места, он был вне себя от ярости и уже не мог держать себя в руках.
— Давайте, зовите сюда вашего Кенка! — проговорил он. — Ну, давайте же, зовите, и я покажу вам, милая добрая дамочка, каким манером можно сжечь немного пороху в заднице у этого негра! Зовите сюда всех, всех своих рабов, и я всажу им всю свою пороховницу в то место, откуда у ослов растут хвосты, просто чтобы посмотреть, как они у меня все здесь запляшут ригодон на мартиникский манер. Не надо так волноваться, мадам, вы меня больше не увидите! Провалиться мне на этом месте, если нога Ива Лефора еще хоть раз ступит в этот дом, пока в него не вернется сам генерал!
Мари тоже встала. Она была бледна, возбуждена, разгневана. Никогда еще никто, даже в бытность ее на дьепском постоялом дворе, не разговаривал с ней в таком тоне.
— Уходите! — повторила она. — Не вынуждайте меня звать Кенка. Подите вон!
Ив сильным ударом кулака поглубже нахлобучил свою шляпу.
— Да-да, мадам, я ухожу. Я вернусь сюда паломником, полюбоваться на развалины этого очаровательного замка. И мы вместе с вами горько поплачем над ним! Прощайте, мадам!
— Не трудитесь являться завтра в форт, сударь, — обратилась к нему Мари. — Я намерена просить господина Лапьерьера, чтобы он вернул вам свободу. Армии не пристало позорить себя бывшими пиратами!
Лефор с выражением оскорбленного достоинства склонился перед ней в поклоне.
— Мадам, бывший пират приветствует вас. Еще одно слово. Корсар Барракуда — в сущности, занятный тип, хоть и разбойник! — бывало, любил повторять: «О женщинах нужно судить по заднице, ведь именно к этому месту мужик, нормальный мужик, прикладывает руку, когда объезжает кобылу!» Мне очень жаль, мадам, что генерал выбрал себе такую женщину, как вы!..
Задевая своей длинной шпагой за мебель, плинтусы и дверь, он выскочил во двор и принялся созывать всех рабов, чтобы ему поскорее подали лошадь!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Лефор начинает вызывать о себе много толков
Мари подошла к окну, чтобы удостовериться, что этот тип действительно убрался.
Она увидела Кенка, который передал ему поводья его лошади, кавалер попытался вскочить на нее верхом, однако седло под ним вдруг повернулось, должно быть, кто-то, может, даже и сам Кенка, желая подшутить, ослабил в конюшне подпруги…
Тут до ушей молодой женщины донесся залп самой отборной брани, какую ей только доводилось слышать за всю ее жизнь.
Наконец Ив, пригрозив всем рабам возмездием, которое только он один ясно себе представлял, умудрился-таки взгромоздиться на свою лошаденку и, все еще пылая от ярости, поскакал прочь…
Когда Мари обернулась, она увидела перед собой Жюли, которую встревожили доносившиеся из прихожей громкие голоса.
— Ах, мадам! А меня уж было страх взял… — пролепетала она.
Мари, несколько успокоенная курьезным отъездом Ива, испытывала теперь желание скорее смеяться, чем сердиться.
— Отныне ноги его больше не будет в этом доме! — сообщила она. — Сроду не видела такого грубого мужлана! Теперь я понимаю, бедняжка моя Жюли, почему он так тебя перепугал! У него только и речи — всажу клинок, застрелю из пистолета — если не про пиратов, то про разбойников, и все это в таких непотребных выражениях, от каких покраснел бы до корней волос даже любой парижский грабитель!
— Ах, мадам! — с оттенком упрека воскликнула Жюли. — И это вы про мужчину, который говорит так красиво и у которого так много мыслей в голове!
Мари даже оторопела от неожиданности:
— Что? Что ты такое сказала?
На сей раз Жюли взяла извиняющийся тон, однако и не думала сдаваться:
— Я только сказала, мадам, что это мужчина, который знает жизнь, и знает ее не понаслышке!
— Конечно, в том, что касается ремесла головореза!..
— Ах, вовсе нет, мадам! Вот мне он говорил такие вещи, которых я даже и повторить не могу, но так остроумно, в таких изящных выражениях!
— Все, хватит, замолчи! — воскликнула Мари, вконец потеряв терпение. — И никогда больше не говори мне об этом человеке! Я намерена послать записку господину де Лапьерьеру, чтобы он уволил его со службы.
— Уволил со службы?
— Да, уволил. Я полагаю, что гарнизон Сен-Пьера уже и без того достаточно развращен и им вовсе не нужен еще один прискорбный пример для подражания!
Воспользовавшись тем, что госпожа повернулась к ней спиной, Жюли посмотрела в ее сторону и с недоумением пожала плечами. Она никак не могла взять в толк, как это такая женщина, как Мари, такая красавица и умница, такая тонкая и чувствительная дама, совершенно нечувствительна к стати и достоинствам Лефора. Служанке он представлялся настоящим героем, самым бравым из бравых. Ведь ясно, ничто на свете не может его испугать, и он так уверен в себе, что в любой момент, по любому поводу готов пустить в ход свою шпагу!
— Эту записку к господину Лапьерьеру ты доставишь нынче же вечером, — обратилась к ней Мари. — Поедешь верхом, а Кенка будет тебя сопровождать на случай, если тебе придется возвращаться поздно ночью… Передай ее прямо в собственные руки лейтенанта-губернатора, и пусть уж он сам разбирается, есть ли хоть капля истины в россказнях этого наглеца…
Она вернулась к себе в покои, вдруг снова встревожившись, упрекая себя за то, что ей не хватило терпения потребовать у Лефора более подробных разъяснений… Впрочем, все эти промахи Лапьерьер без труда наверстает.
Скача верхом в сторону Сен-Пьера, Ив Лефор всю дорогу, не переставая ни на минуту, на чем свет стоит ругался. Обращаясь к своей лошади, он, будто человеческому собеседнику, пересказывал ей все, что произошло с ним в доме Мари. Он цитировал ей свои собственные реплики, добавляя к ним все новые и новые, дабы приукрасить свою собственную роль.
Однако, когда он добрался до форта, свежий послеполуденный воздух и исповедь несколько его успокоили. Он широким жестом приветствовал стражников, которые, узнав его, пропустили без всякого промедления.