Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Палуба была залита кровью. Кровью, вытекшей из раны получившего удар по голове матроса, кровью, капавшей с израненных рук негра, первым сбросившего цепи, и струившейся с затылков двоих закованных рабов, которые особенно яростно сопротивлялись матросам и заслужили удары по голове ганшпугом.
Команда, хоть ей и не удалось пока полностью взять верх над взбунтовавшимися, тем не менее уже достигла значительных успехов. Во всяком случае, они ухитрились вырвать из лап двоих обезумевших от свободы невольников тех рабов, которые еще оставались в цепях. Теперь в случае необходимости достаточно было прикончить из пистолета эту парочку непокорных — и, считай, мятеж будет окончательно подавлен.
Именно такое решение и принял Дюпарке, направившись в сторону батареи. Он считал, что «Люсансе» уже и так понесла такие ощутимые потери, что капитану теперь не стоило мелочиться. С оружием в руках, он уже было совсем приготовился прикончить двоих главных зачинщиков, как вдруг увидел, что один из них метнулся к негритянке. С какой-то нечеловеческой силой и решимостью он умудрился вырвать, пусть и оставляя на них лоскутья кровоточащей кожи, ее запястья из сжимающих их железных тисков. Потом, подхватив несчастную на руки, какое-то мгновенье продержал ее над планширом. Успел проговорить ей на непонятном гортанном наречии несколько слов — и внезапно разжал руки!
Все произошло так стремительно, что оторопевший Жак даже не успел вмешаться. Но ему было ясно, что у него на глазах произошла одна из тех ставших уже обычными трагедий, которые повторялись теперь вновь и вновь. Мужчину забрали на гвинейском побережье и увезли на «Люсансе» вместе с его женщиной. И он предпочел бросить ее на съедение акулам, чем оставить в живых и обречь до самой смерти тяжко трудиться рабынею какого-нибудь — возможно, очень жестокого — хозяина в вечной разлуке со своим суженым.
Тело с гулким плеском упало в море.
Дюпарке было подумал, что вот сейчас негр набросится и на него, однако вид у того был вовсе не угрожающий, он скрестил на широкой груди руки и покорно ждал.
Он знал, что бунт уже обречен. Он вырвал жену из лап палачей и теперь ждал наказания.
Оставался второй негр, который по-прежнему угрожающе размахивал доской. Один матрос, забравшись на рею, метнул ему прямо в голову ганшпуг. Негр не успел увернуться и со стоном рухнул на палубу.
И тогда по всему кораблю с ожесточением защелкали хлысты. Закованные в цепи рабы, не способные хоть как-то защитить себя от ударов, получали заслуженное наказание.
Отдраили люки в трюм, и с высоты прохода прямо в отверстие, через которое пару минут назад несчастных ошпарили кипятком, посыпались удары кожаных хлыстов. Душераздирающие крики вызывали жалость и сострадание.
Однако рабам нечего было ждать пощады от матросов, среди которых они только что посеяли такой ужас, от команды, по их вине так жестоко лишившейся одного из собратьев. Вдохновленные неистовой жаждой мести, матросы лупили, не жалея сил. Зеленые кожаные хлысты глубоко вонзались в тела; спины негров были исполосаны кровоточащими ранами, рубцы от которых до конца жизни останутся на них как клеймо. По этим шрамам их всегда узнают, разыщут, если им вздумается удрать, пуститься в бега… Пусть даже им и удастся скрыться и добраться до какого-то другого, принадлежащего иной стране, острова — все равно, попади эти беглые рабы к англичанам, испанцам или голландцам, там их будет ждать тот же тяжкий труд на таких же плантациях…
Теперь, когда опасность для судна миновала, капитан, похоже, уже примирился с потерями, каких стоил ему этот бунт. Он приказал схватить негра, который был зачинщиком и по-прежнему неподвижно стоял, прислонившись к планширу и вызывающе скрестив на груди руки.
— Привязать его к бом-брамселю! — приказал он матросам. — И всыпать ему сотню горячих!
Слово «сотня» как-то непроизвольно сорвалось у него с языка даже прежде, чем он успел подумать о последствиях. Никакое живое человеческое существо не способно выдержать подобного наказания. Для жертвы это означало верную, неминуемую смерть.
Схваченный сразу десятком сильных рук, негр покорно дал увести себя и привязать к мачте.
Лицо его как-то сразу разгладилось. Насколько всего пару минут назад, перекошенное от злобы, оно казалось безобразным, настолько же теперь, одухотворенное кроткой печалью в глазах, обрело человеческие черты.
Жак пожалел, что негр не знает ни слова по-французски. Ему так хотелось бы задать ему пару вопросов. Тем не менее он подошел к нему ближе с намерением получше разглядеть и убедился, что, несмотря на худобу — следствие лишений, жизни на дне трюма, в вони нечистот и всяческих отбросов, негр выглядел сильным, с отменно развитой мускулатурой и отличным телосложением.
Матрос, которому было приказано нанести первую десятку ударов, уже занес было руку с хлыстом.
Повелительным жестом Дюпарке остановил его.
Негр, уже судорожно напрягший мускулы и весь с головы до ног сжавшийся в ожидании боли, повернул голову и удивленно глянул на губернатора, поняв, что это он остановил руку палача.
Поначалу это не принесло ему ни малейшего облегчения. Судя по наряду, он мог предположить, что человек этот — по меньшей мере ровня капитану, если даже еще не поважнее, а он уже знал, что люди такого ранга куда охотней пользуются своей властью для жестокости, чем для милосердия.
Но тут негр увидел, как Жак что-то сказал, хоть и совсем не понял смысла его слов.
— Отвяжи этого негра, — приказал губернатор матросу. — Я его покупаю.
Матрос поискал глазами капитана, будто спрашивая его одобрения. К счастью, тот сразу появился рядом. Лицо его все еще хранило следы недавних переживаний. Он был явно в дурном расположении духа, и весь вид его не предвещал ни малейшей склонности проявить снисходительность к зачинщику.
— Я прошу, — обратился к нему губернатор, — развязать этого невольника. Я его покупаю!
Морен вытаращил на него изумленные глаза.
— Вы желаете купить его?! — воскликнул он тоном, который, дерзни он выразить это словами, должен был бы означать, что тот, должно быть, не в своем уме. — Вы его покупаете?! Но это ведь он был зачинщиком, это он взбаламутил остальных! Подумайте хорошенько! Этого негодяя надо непременно скормить акулам!.. Того, кому он достанется, не ждет ничего, кроме неприятностей… Ведь он же бешеный, в него вселился сам дьявол!
— Я уже сказал, что покупаю его! — повторил Дюпарке. — Потрудитесь приказать, чтобы его отвязали и привели ко мне.