Мари Антильская. Книга первая

Гайяр Робер

— Разумеется, господин губернатор, — подтвердил лекарь. — Хотя, ясное дело, она была не слишком-то удивлена — зато, признаться, мы, сударь, были изумлены сверх всякой меры…

Жак бросил на них взгляд, в котором сквозил вопрос.

— Само собой, — тут же с готовностью продолжил доктор Патен, — ведь мадам де Сент-Андре — молодая женщина, или, теперь мы уже можем сказать, девушка, которой как-никак перевалило за двадцать. И мы с собратом можем засвидетельствовать, что как женщина она вполне созрела и чувственности в ней с избытком. Она замужем

и знает все про жизнь, хотя брак ее, как мы уже имели честь доложить, так никогда и не был довершен…

— К чему вы клоните? — сухо поинтересовался Жак. — Говорите ясней, господа, давайте-ка лучше обойдемся без всяких экивоков.

Тут на помощь пришел и второй лекарь.

— Мы хотим сказать, сударь, что в физическом, так сказать, смысле эта женщина и вправду девственница. На этот счет мы с доктором Патеном проверили ее со всей тщательностью. Зато господин де Сент-Андре, хоть и не будучи в состоянии выполнять свои супружеские обязанности, приложил немало стараний, чтобы в меру своих возможностей пробудить в этой юной особе чувственность и интерес к плотским утехам. Путем изощренных любовных ласк он вполне подготовил ее к близости с мужчиной, ибо мы с коллегой можем засвидетельствовать, что мадам де Сент-Андре наделена природой таким темпераментом, какой не так уж часто и встретишь.

— Мой собрат вам все очень верно объяснил, — одобрил доктор Патен. — Я же со своей стороны могу только добавить, что наше искреннее изумление проистекало еще и из того факта, что ведь мадам де Сент-Андре, насколько нам известно, изрядное время прожила в Париже, да еще в таких кругах, где ежечасно подвергалась всяческим соблазнам, но, к чести ее будет сказано, устояла перед ними — и это несмотря на то, что желающих совратить ее, должно быть, находилось предостаточно, тем более при такой легковозбудимой чувственности, какую мы в ней заметили…

— Иными словами, — твердо заметил Дюпарке, — вы хотите сказать, что мадам де Сент-Андре — натура весьма пылких страстей.

— Именно так, господин губернатор. Более того, у меня есть все основания предвидеть серьезные трудности для ее супруга, я имею в виду супруга, который будет в состоянии в полной мере приобщить ее к радостям плотской любви. И боюсь, как бы тогда, при этаком-то любовном темпераменте, чувства не заговорили в ней сильнее разума…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Бунт рабов на борту «Люсансе»

Занимавшееся солнце уже начинало вонзать свои острые клыки в спешащих к пристани людей, когда Жак Дюпарке вышел из форта Сен-Пьера.

Всю ночь он не сомкнул глаз, размышляя над случившимся. Слышал, как поздно вечером вернулся господин де Сент-Андре, и даже, не показываясь ему на глаза, кое-что подглядел. Он видел, как генеральный откупщик подошел и постучался в дверь своей супруги, слышал, как та извинилась, что не может впустить его, сославшись на усталость. Заметил, как злой и в расстроенных чувствах господин де Сент-Андре вернулся к себе в комнату. Однако этого оказалось вовсе недостаточно, чтобы успокоить муки ревности Жака.

Спускаясь по отлогому холму, на склоне которого была построена крепость, он вдруг понял, что с тех пор, как к нему в руки попал рапорт лекарей — а особенно после того, что сказали ему врачи, — для него стала непереносима даже сама мысль об отношениях между Мари и ее супругом. Отчасти именно по этой самой причине он так и не зашел к ней вечером, чтобы поздравить с благоприятным исходом осмотра и сказать, что любовь его к ней возродилась в нем с прежней силой и что он решил устроить их счастье…

Вдоль пристани уже начала собираться толпа. Он нарочно напустил на себя озабоченный вид, чтобы не замечать обращенных к нему почтительных поклонов.

Издалека доносился шум сахароварен, которые всю ночь без передышки перемалывали связки сахарного тростника; на склонах холма еще горели огни, которые во мраке так напоминали светящиеся созвездия, над крышами хижин, лачуг и халуп курился дымок.

Весь остров пробуждался ото сна. И то, что видел Жак в окрестностях Сен-Пьера, в точности повторялось в этот час в каждом селении Мартиники.

Над орхидеями запорхали колибри, а в небе уже шумно замахали крыльями попугаи.

Жак прошел вдоль набережной и сделал знак матросу. Тот сразу же понял, что от него требуется, и принялся отвязывать лодку. Это была пирога, выдолбленная на манер индейцев-караибов из цельного ствола эвкалиптового дерева. Сделана она была весьма топорно и всей формой выдавала изрядную неустойчивость на плаву, однако это не мешало отчаянным рыбакам выходить на этих утлых челноках в открытое море даже в неспокойную погоду.

Моряк в несколько взмахов весел поравнялся с губернатором, и тот прежде, чем забраться в лодку, приказал:

— На «Люсансе»!

Потом одним махом впрыгнул и тут же сел, дабы не нарушить хрупкой устойчивости лодчонки.

Еще издали он заметил, что на борту судна, несмотря на ранний час, царит какое-то лихорадочное оживление. По палубе взад-вперед сновали матросы. Большинство из них бегом; то и дело оттуда доносились громкие крики, хорошо слышные даже в лодке.

Команда корабля была настолько занята, что никто не заметил приближения Жака. Когда лодка подошла к правой корме «Люсансе», губернатору пришлось крикнуть, чтобы ему спустили веревочный трап.

Но не успел еще трап и коснуться лодки, как у леера, как всегда заискивающе-почтительный, появился капитан Морен.

Губернатор торопливо помахал ему рукой и принялся быстро подниматься по трапу. Едва ступив ногою на борт, он еще раз, уже как подобает, поздоровался с капитаном и тут же заявил:

— Торги назначены нынче утром. Вдоль пристани уже собралась большая толпа. Намедни вечером я подписал все ваши бумаги. А где же товар?

Капитан явно заволновался. Неужели губернатор снова передумал? Неужели, несмотря на подписанные уже бумаги, все же решит запретить торги?