Мария, тайная жена
Шрифт:
Постепенно она свыклась с новым образом жизни. Со своего гамака Мария видела колокольню церкви иезуитов, возведенной на берегу реки, квадрат крепости Сен-Пьера и широкую бухту, где стояли на якоре корабли. Как-то дю Парке сказал ей, что она станет хозяйкой острова, но ее эта роль уже не привлекала. У нее было только одно желание: поскорее вновь встретиться с Жаком дю Парке.
В бухту почти каждую неделю приплывали суда из Франции. Они доставляли продовольствие и другие припасы, а также новости из Европы; однако Марию все это не интересовало, так как не имело никакого отношения к генералу и к планам его спасения. Во время одной из поездок в Сен-Пьер служанка Жюли прослышала о восстании во Франции. Называлось оно «фрондой» и причиняло сильное беспокойство регентше и кардиналу Мазарини. Мария знала только то, что рассказала ей Жюли, и у нее не было потребности узнать больше.
В тот момент, когда она лежала в гамаке, ее сильнее всего занимала полная сумятица в чувствах, которую полуденная жара лишь усиливала. Несмотря на отвращение, которое Мария испытывала всякий раз, думая о своем первом муже, господине Сент-Андре, длительное пребывание дю Парке в заключении невольно явилось причиной того, что по ночам ей начали вспоминаться ласки старика. И хотя она верила, что принадлежит Жаку дю Парке, и только ему, и старалась сохранить даже в мыслях верность тайному супругу, сон устранял всякие преграды, и Марии продолжал сниться старый Сент-Андре с его развратными манерами и похотливыми приемами.
Несколько раз она просыпалась ослабевшей от неудовлетворенного желания, ощущая во всем теле крайнее возбуждение, как в те дни, когда Сент-Андре, прерывая свою любовную игру, оставлял ее измученной и разочарованной. Стараясь подавить пробудившуюся чувственность, Мария пыталась отвлечься, слушая болтовню Жюли. Ежедневно девушка потчевала госпожу подробными описаниями своих любовных похождений. И Мария все удивлялась, отчего рассказы служанки раздражали и одновременно разжигали ее воображение. Непонятен Марии был и восторг, который испытывала Жюли в объятиях мушкетеров, пахнущих протухшим жиром и кожей. А девушка, воскрешая в памяти самые горячие моменты, красочно изображала, как солдат обнимал и жадно целовал ее в губы. При этом Мария невольно как бы вновь ощущала губы дю Парке на своих губах. Она даже поймала себя на том, что завидует Жюли, которая из каждой поездки в Сен-Пьер возвращалась домой довольной, с сияющими глазами.
В этот день Жюли отправилась в крепость спозаранку, и было маловероятно, чтобы она вернулась до наступления ночи. С недавних пор ей для выполнения поручений госпожи требовалось все больше и больше времени. Приближающийся стук лошадиных копыт заставил Марию вздрогнуть. Она уже успела отвыкнуть от посетителей и теперь удивилась незваному гостю. Во всяком случае, у нее совсем не было желания с кем-либо встречаться.
Всадник остановился на внутреннем дворе. Мария соскользнула с гамака на землю и заторопилась в свою комнату, понимая, что немыслимо принимать кого бы то ни было в таком прозрачном наряде. Однако для переодевания было уже слишком поздно. Посетитель, явно в спешке, оказался в дверях раньше ее.
Мария инстинктивно отступила и, стягивая полы капота, попыталась прикрыть голую грудь. А Жером де Лапьерье, поклонившись, сказал:
— Прошу извинить меня, сударыня, за то, что врываюсь к вам без доклада, однако к этому вынуждает меня ситуация, которая на острове резко ухудшилась.
Полностью сознавая все неприличие своего прозрачного одеяния, Мария, заикаясь, пробормотала:
— Сударь… я…
Покрасневший Лапьерье не мог двинуться ни вперед, ни назад; Мария тоже стояла, не шевелясь, спиной к солнцу. Яркие лучи, просвечивая сквозь тончайшую ткань капота, открывали взорам ошеломленного губернатора изумительную наготу Марии. Как завороженный, Лапьерье не сводил восхищенного взгляда с ее фигуры. Никогда прежде ему не приходилось видеть женского тела столь безупречных форм. Захватывающая картина вытеснила из его головы все заботы, и он даже на какой-то момент начисто забыл причину, заставившую его сломя голову примчаться в «Шато Деламонтань».
В конце концов Лапьерье хотя и с трудом, но все-таки сумел оторвать взор от великолепного зрелища и более или менее прийти в себя.
— Сударыня, — проговорил он, — примите мои заверения в глубочайшем к вам почтении. Умоляю простить меня за неожиданное вторжение. Постараюсь не задерживать вас без нужды слишком долго. Я уже собрался ехать в Фор-Рояль, когда непредвиденные обстоятельства вынудили меня отказаться от первоначальных планов и приехать к вам за советом.
Мария едва слушала его. Она заметила, как временный губернатор смотрел на нее, и понимала, что мысленно он снимал с нее тонкие покровы. И Мария лихорадочно размышляла о том, как ей выйти из создавшегося неловкого положения, придав ему хотя бы видимость благопристойности. И тут она вспомнила о гамаке.
— Я как раз отдыхала, — пробормотала Мария, — медленно отступая к спасительному предмету, — и никого не ждала…
— Сударыня, я снова умоляю о снисхождении, — ответил Лапьерье.
— У вас, должно быть, что-то очень срочное, — перебила Мария его. — Пожалуйста, не стесняйтесь…
С этими словами она вновь улеглась в гамаке, что дало ей возможность наилучшим образом использовать прозрачный капот и так расположить свои члены, чтобы прикрыть наиболее интимные части тела. Однако пока Мария устраивалась в гамаке, Лапьерье успел разглядеть ее длинные, белые, как лилии, красивые ноги. Их вид взволновал его, и он быстро отвел глаза.
— Присядьте, пожалуйста, — пригласила Мария, указывая на кресло-качалку, — и расскажите, что привело вас ко мне.
Лапьерье пододвинул кресло поближе к гамаку и уселся.
— Сударыня, — начал он, — назревает еще один бунт…
— Еще один! — воскликнула Мария с возмущением. Но чем они недовольны? Какие выдвигают требования? Очевидно, хотят воспользоваться отсутствием генерала. Если бы дю Парке был здесь, ни один колонист не посмел бы и пикнуть!
Все еще не оправившийся от замешательства, губернатор тихо проговорил:
— Сударыня, монсеньор де Туаси решил увеличить налоги. Это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Колонистов и так уже давят нынешние непомерные налоги и разоряет монополия господина Трезеля, которая лишает их возможности выращивать сахарный тростник! Они вот-вот взбунтуются!
— И чем, по вашему мнению, сударь, я могла бы помочь? — спросила Мария. — Разве генерал не передал всю власть вам? У вас войска и достаточно прав, чтобы справиться с мятежом, а у меня… А у меня нет ничего, абсолютно ничего! Я веду уединенную жизнь. Никого не вижу, меня никто не посещает…
— Я надеялся, сударыня, — возразил Лапьерье, — что вы, возможно, в состоянии дать мне какой-нибудь совет… особенно имея в виду вашу дружбу с генералом. У меня есть все основания полагать, что он сам очень ценил ваши советы, и я осмелился прийти к вам, потому что очень беспокоюсь о будущем колонии.
— Здесь наши взгляды полностью совпадают, — ответила Мария. — Однако я считаю: если бы вы проявили больше твердости и заключили в тюрьму тех, кому место на каторжных галерах, если бы немедленно схватили и казнили зачинщиков, то нам не пришлось бы теперь ожидать новых беспорядков.