Мария
Шрифт:
– Вот здесь это произошло, я была одета… ты помнишь?
– Всегда, Мария, всегда!.. – ответил я, покрывая поцелуями ее руки.
– Знаешь, в ту ночь я проснулась вся дрожа, я увидела во сне, что ты целуешь мне руки, как сейчас… Видишь этот недавно посаженный розовый кустик? Если ты меня забудешь, он не расцветет, а если будешь мне верея всегда, он подарит самые прекрасные розы, и я принесу их святой деве, ведь это она подаст мне знак, что ты по-прежнему
Я улыбнулся, тронутый такой нежностью и невинностью.
– Ты что же, не веришь в это? – серьезно спросила она.
– Думаю, он принесет слишком много роз даже для святой девы.
Мы подошли к моему окну. Тут Мария отняла у меня руку и, обвязав шаль вокруг пояса, нагнулась к протекавшему рядом ручейку. Набрав в пригоршни воды, она опустилась у моих ног на колени и полила из рук крохотный росток.
– Это побег горной лилии.
– И ты посадила ее здесь?
– Да, потому что…
– Знаю, знаю. Но я надеялся, что ты позабыла.
– Забыла? Как будто так легко забыть! – сказала она, не поднимаясь и не глядя на меня.
Ее распущенные волосы падали до самой земли, и несколько прядей, развеваясь на ветру, запутались в белых розах соседнего куста.
– А знаешь, почему ты нашла тогда здесь букет лилий?
– Еще бы не знать! Потому что кто-то подумал, будто я не хочу больше ставить ему цветы на стол.
– Посмотри на меня, Мария.
– Зачем? – спросила она, не отрывая глаз от ростка, словно внимательно изучала его.
– Каждая лилия, которая вырастет здесь, будет жестоким укором за один миг сомнения. Разве я знал, что достоин… Давай сажать лилии подальше от этого места.
Я встал рядом с ней на одно колено.
– Нет, сеньор, нет! – воскликнула она в тревоге и прикрыла росток обеими руками.
Я поднялся с земли и, скрестив руки, стал ждать, пока она делала или притворялась, будто делает свое дело. Мария украдкой взглянула на меня и, рассмеявшись наконец, подняла освещенное радостью лицо в награду за свою мнимую суровость.
– Так, значит, ты очень рассердился, да? Сейчас расскажу вам, сеньор, для чего мне нужны все лилии, которые даст этот росток.
Опершись на мою руку, она хотела встать, но снова упала на колени – ее не пускали волосы, запутавшиеся в розовом кусте; мы освободили их, и когда, поправляя при, ческу, она встряхнула головой, я заметил в ее глазах какое-то новое выражение. Взяв меня об руку, она сказала:
– Пойдем. Сейчас стемнеет.
– Так для чего же эти лилии? – спросил я, пока мы медленно поднимались к галерее.
–
– Да.
– Так вот, и лилии почти для того же.
– Не понимаю.
– Ты хотел бы в каждом моем письме получать лепесток этой лилии?
– О да!
– Они будут заменять слова, которые не всегда можно написать, а порой и слишком трудно придумать, ведь ты так и не научил меня хорошо писать письма… А кроме того, Конечно…
– Что – конечно?
– Мы оба виноваты.
Она отвлеклась, стараясь растоптать своими изящно обутыми ножками сухие листья, занесенные ветром на аллею, потом тихо сказала:
– Я не хочу идти завтра в горы.
– Но Трансито может обидеться на тебя. Вот уже месяц, как она вышла замуж, а мы ни разу не были у нее. И почему ты не хочешь?
– Потому что… просто так. Скажи, что мы очень заняты подготовкой к твоему отъезду… или еще что-нибудь… Пусть она придет вместе с Лусией в воскресенье.
– Что ж, ладно. Постараюсь вернуться пораньше.
– Да, да. Только не нужно никакой охоты.
– А это уже новое условие. И Карлос будет смеяться, когда узнает, что ты мне его поставила.
– Кто же ему об этом скажет?
– Пожалуй, я сам.
– Зачем?
– Чтобы утешить его за неудачный выстрел по олененку.
– И впрямь. С ягуаром наверняка было бы иначе, Карлос бы его просто испугался.
– Ты ведь не знаешь – в ружье Карлоса, когда он стрелял, был патрон без пули. Браулио выбросил ее.
– А почему это Браулио вздумалось?
– Чтобы расквитаться. Карлос и сеньор де М. посмеялись в тот день над собаками Хосе.
– Браулио плохо поступил, правда? Но зато олененок остался жив. Видел бы ты, как он мне радуется. Я даже Майо заставила полюбить его, они теперь часто спят рядышком. Он такой прелестный! Как о нем плачет, наверно, его мать!
– Ну что ж, выпусти его тогда, пусть уходит.
– А она все еще ищет его в лесу?
– Думаю, уже нет.
– Почему?
– Браулио уверяет, что олениха, которую он вскоре убил в том же ущелье, откуда выбежал олененок, и была его мать.
– Ах! Что за человек!.. Никогда больше не убивай оленей.
Мы поднялись на галерею, и Хуан, протянув ручонки, бросился навстречу Марии. Она взяла его на руки и унесла, а он сразу же склонил сонную головку на ее бело-розовое, как перламутр, плечо, чью прелесть порой не смели скрыть ни шаль, ни пышные волосы.