Мария
Шрифт:
– И еще кое-что…
– Да, правда: мне как-то совестно, что нас часто застают вдвоем… и Эмма и мама сейчас придут.
Глава XLVII
Затрепетав, она ухватилась за мою руку
Отец решил отправиться в город раньше меня, чтобы уладить некоторые срочные дела, а также подготовить все для моего путешествия.
Четырнадцатого декабря, накануне его отъезда, в семь вечера, после того как мы с ним поработали несколько часов, он велел принести к нему в комнату
– Эти тоже?
Мама, не отвечая, протянула за ними руку и, пока укладывала, несколько раз поднесла к глазам платок.
Я вышел. Возвращаясь обратно с бумагами, которые надо было положить в чемодан, я увидел на галерее Марию: она стояла, облокотившись о перила.
– Что с тобой? – спросил я. – Почему ты плачешь?
– Я не плачу…
– Вспомни, что ты мне обещала.
– Да, да, я помню: собраться с силами и стойко все перенести. Если бы ты мог поделиться своим мужеством со мной… Но ведь я не обещала ни тебе, ни маме совсем не плакать. Если бы твое лицо не говорило о горе еще больше, чем мои слезы, я бы, пожалуй, сдержалась… а потом, кто их увидит?
Я вытер своим платком ее мокрые щеки и сказал:
– Сейчас я вернусь. Подожди меня.
– Здесь?
– Да.
Она стояла на том же месте. Я оперся рядом с ней на перила.
– Смотри, – сказала она, показывая на темную равнину. – Смотри, вечера становятся все печальнее. А где-то будешь ты августовскими вечерами?
Помолчав, она добавила:
– Если бы ты не приезжал… если бы,как предполагал папа, ты не возвращался сюда до отъезда в Европу…
– Было бы лучше?
– Лучше?… Лучше?… И ты мог так подумать?
– Ты отлично знаешь, что я не мог так думать.
– Признаться, я подумала, когда папа сказал это в бреду во время болезни. А ты – никогда?
– Никогда.
– Даже в те десять дней?
– Я любил тебя так же, как сейчас. Но доктор и отец…
– Да, мама мне все рассказала. Как мне отблагодарить тебя?
– Ты уже дала мне все, что я мог просить в на граду.
– То, что по-настоящему тебе дорого?
– Ты любишь меня так же, как я любил тебя тогда как люблю сейчас. Очень любишь…
– О да! Пусть это неблагодарность, но люблю я тебя не в награду за то, что ты сделал.
И она легонько прикоснулась лбом к нашим переплетенным рукам.
– Раньше, – продолжала она, медленно поднимая голову, – я бы умерла от стыда после таких слов… Может быть, я поступаю дурно…
– Дурно, Мария? Но ведь ты уже почти моя жена.
– Я никак не привыкну к этой мысли. Так долго все это казалось несбыточным…
– А теперь? Теперь?
– Я и вообразить не могла тогда, что мы с тобой будем
– Вот что, – сказал я, снимая с безымянного пальца ее левой руки кольцо, на котором были выгравированы инициалы ее родителей.
– Ты хочешь взять его себе? А я не предлагала только потому, что ты не носишь колец.
– Я верну его тебе в день нашей свадьбы. А пока возьми вот это: мама дала мне его, когда я уезжал в школу. На внутренней стороне написаны наши с тобой имена. Мне оно уже тесно, а тебе придется впору, правда?
– Хорошо, но его уж я тебе не верну никогда. Помню, в день отъезда ты уронил это кольцо в ручей, а я разулась и нашла его. Мама еще так рассердилась: я была вся мокрая.
Вдруг какая-то тень, чернее волос Марии, мелькнула у нас перед глазами. Мария глухо вскрикнула и, закрыв лицо руками, в ужасе проговорила:
– Черная птица!
Затрепетав, она ухватилась за мою руку. Дрожь испуга пробежала и по моему телу. Металлический треск крыльев роковой птицы уже затих. Мария стояла недвижимо. Из кабинета со свечой в руках вышла мама, встревоженная криком Марии: та была бледна как смерть.
– Что случилось? – спросила мама.
– Птица, та птица, что мы видели в комнате у Эфраина!
Свеча задрожала в маминой руке, но она спокойно сказала:
– Что ты, девочка, можно ли так пугаться?
– Вы не знаете… но ничего, все прошло. Пойдем отсюда, – сказала она, призывая меня уже прояснившимся взглядом.
Зазвонил колокольчик к ужину, и все потянулись в столовую. Мария подошла к маме и шепнула:
– Не рассказывайте папе, как я испугалась: он будет смеяться надо мной.
Глава XLVIII
…Воды вволю – для сада…
На следующее утро в семь часов багаж отца был уже отправлен, и оба мы сидели за кофе в дорожных костюмах. Я собирался проводить его до имения сеньоров де М., с которыми хотел проститься так же, как и с другими соседями. Когда подвели наших верховых лошадей, вся семья собралась на галерее. Эмма и Мария вышли из моей комнаты, я. невольно обратил на это внимание. Поцеловав в щеку маму, отец перецеловал в лоб Марию, Эмму и всех детей, кончая малышом Хуаном, который напомнил ему об обещании привезти маленькое седло для его любимой игрушечной лошадки.
Прежде чем сойти с лестницы, отец еще раз остановился перед Марией, положил ей руку на голову, тщетно пытаясь заглянуть в глаза, и тихо произнес:
– Так мы уговорились, что ты будешь весела и благоразумна. Не правда ли, любезная сеньора?
Мария утвердительно кивнула, на ее стыдливо опущенных глазах выступили слезы, но она их тут же смахнула.
Я распрощался до вечера. Мария стояла рядом со мной и, пока отец садился в седло, шепнула незаметно для остальных:
– Ни минутой позже пяти.