Мартовские колокола
Шрифт:
«А можно им и помочь, — в который раз уже мелькнула мысль. — Делов–то на рыбью ногу: прикинуться американцем, борцом за свободу, изобретателем, всучить этим мальчикам–террористам кое–какую аппаратуру, ящик тротила, взрыватели… царю хватит с избытком. При тутошней постановке охраны первых лиц — хватит непременно. В наше время банкира средней руки охраняют не в пример серьёзнее..»
Оратор умолк и по комнате прошло шевеление: сидевшие принялись передвигать стулья, барышни, появившиеся из соседней комнаты, накрыли стол скатертью сомнительно свежести и стали выставлять на неё разномастные чашки вперемешку с корзиночками баранок и пивными бутылками. Принесли огромный самовар, многие из гостей закурили. Впрочем, кое–кто курил и раньше, и это было
Янис тронул его за рукав:
— Пойдёмте пан Геннадий, хозяева дома хотят с нами поговорить…
«Туда же, «хозяева» — мелькнуло в голове. — дилетанты, сопляки — и надо было быть писателем советской романтической эпохи, чтобы писать о них такие восторженные слова. Недаром тот же Савинков. — не этим мальчишкам чета, академик террора! — отзывался о «Террористической фракции народной Воли» с плохо скрываемым пренебрежением. Всё это для них — игра. Деде сейчас — игра, хоть и кровавая, с пулями и динамитом. Кто–то из ребят «Бригады» — кажется, предательница–Вероника, — рассказывала о нравах, царящих в среде ролевиков. Право слово, вот с кем был они нашли общий язык!»
— Как быстро горит свеча», — проговорил Александр Ильич.
Одна из барышень — Радзиевич представил ее как Ананьину, курсистку–бестужевку, — ответила с придыханием, глядя на Ульянова преданными, чуть ли не влюблёнными глазами:
— Свечей много сгорит, будет ли толк?
Александр встрепенулся и бодро сказал: — Будет. — и улыбнулся курсистке, которая от этого расцвела.
«Голову готов позакладывать, — подумалось Геннадию, — девице пришёл в голову некий пассаж, вроде того, что догорающая свеча — символ жизни Александра и его товарищей. Ну нет, какими глазами она на него смотрит! А ведь писали историки, что сия девица как раз в это время сошлась с Мишей Новорусским и они двое как раз раздумывали, не остаться ли им в стороне от «Террористической фракции…»
Впрочем, чему тут удивляться — нравы в нигилистической, народовольческой, а потом и эсеровской среде спокон веку были самыми вольными. Моральное разложение и «облико морале» — придумки совсем иных времен, а идейные наследницы этих молодых людей еще придумают свою теорию «стакана воды»… [52]
Ничего у них не выйдет. — решил Геннадий, вставая. Хоть пулемёты им дай, хоть гранатомёт — просто навалят трупов без толку, а весь пар так и уйдёт в свисток. Нет, долой эмоции и будем придерживаться первоначального плана — всем этим Ульяновым, Генераловым и прочим Шевырёвым суждено сыграть роль дымовой завесы, отряда, совершающего отвлекающий манёвр, которому суждено погибнуть, чтобы замаскировать настоящий, смертельный удар — и Геннадий совершенно точно знает, кто нанесет этот удар…»
52
Теория стакана воды — взгляды на любовь, брак и семью, распространённые первые годы Советской власти. Заключались в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение без всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды.
— Что ж, Янис, пойдёмте. — ответил молодой человек спутнику. — Познакомимся поближе с товарищами террористами…
Глава четвертая
В полутьме кабинета голубовато светился экран ноутбука. Каретников погонял курсор, потом кликнул, открывая папку.
— Да, Сергей Алексеевич, что тут скажешь… поработали вы основательно. И как же рассчитываете продолжить?
Они сидели в кабинете, дома у Каретникова. Врач, расставшись с женой три года назад, жил один; дочь давно выросла и вышла замуж, так что доктор сумел обустроить квартиру так, как это требуется для одинокого холостяка с увлечениями: большая проходная комната была превращена в столовую, в двух поменьше располагались кабинет и спальня. Порой в кабинете ночевали гости — приезжие из других городов, или коллеги, с которыми доктор не раз засиживался за историями болезней. Сегодня кожаный диван должен был достаться лейтенанту Никонову; после долгого пребывания в больнице, моряк сблизился с Каретниковым, и, всякий раз, оказываясь в будущем, навещал своего спасителя.
— Да вот, Андрей Макарыч, собираюсь снова в Петербург, под шпиц [53] . Надеюсь, вице–адмирал нашёл время, чтобы ознакомиться с моим докладом. Однако же я в некотором сомнении — не поторопился ли? Сейчас я составил бы его совсем по–другому…
— А в чём дело, Сергей Алексеевич? Мысли новые появились?
— Если бы — мысли… — покачал головой лейтенант. — Мысли всё те же. А вот взгляд на некоторые события — да, претерпел некоторые изменения. Я ведь, с тех пор как вы мне дали ссылочку на тот, «цусимский» форум, на этой стороне времени провожу чуть ли не больше, чем у нас. И такие, знаете ли, идеи попадаются… прямо хоть приглашай авторов к нам, работать! Если бы от меня только зависело…
53
То есть в Адмиралтейство
— Да, в этом все дело. — согласился Каретников. — Это, знаете ли, только в книжках про попаданцев, главный герой оказывается сразу же в окружении Государя — а то и прямо в его теле. А нам с вами придётся еще немало попотеть, чтобы нас хотя бы выслушали…
— А вы, Андрей Макарыч, тоже планируете какие–то изменения? — поинтересовался лейтенант. — А то вон, господин Семёнов как не одобряли так и не одобряют эту идею…
Последнюю фразу Никонов произнёс с отчетливо уловимой иронией.
— И всё–то вы, Сергей Алексеевич, простить моему другу не можете ту шутку, что он с вами сыграл? — попенял Никонову Каретников. — Зря, Олегыч — человек не злой и, конечно, не хотел вам ничего дурного. Просто… немного беспечен порой, и не более того. К тому же, сами подумайте — если бы не эта его выходка, из–за которой вы потерялись здесь, у нас — вы бы так и не встретили свою прекрасную Ольгу! Так что, при здравом размышлении, вам его ещё и отблагодарить надо!
— Да понимаю я, Андрей Макарыч. — поморщился лейтенант. Понимаю — а поделать с собой ничего не могу. Нет, я уж лучше с вами…
— Ну, хозяин — барин. — усмехнулся доктор. — Хочет — живет, а хочет — удавится…. Что же касается моих планов — да, имею такие намерения. И, в первую очередь это касается особы Государя. Как вы знаете, здесь — то есть, в нашей истории, Александр Третий получил травму во время крушения царского поезда. Повредил, понимаете ли, почки, вследствие чего заболел нефритом. Болезнь эта дала целый букет тяжких осложнений, которые в 1894–м году и свели Государя в могилу. А ведь мог еще долго и успешно царствовать; сорок девять лет не возраст для правителя такого масштаба. По моему скромному мнению, нынешний Государь — и Каретников кивнул на портрет Александра Миротворца над старомодным бюро, — лучший из властителей России, во всяком случае — после Николая Первого. А уж о преемнике его и говорить не хочется, одно расстройство….
Никонов кивнул. Он, конечно, достаточно внимательно изучил историю России после 1886–го года и прекрасно понимал Каретникова.
— Так значит вы, Андрей Макарович, собираетесь вылечить Государя от болезни почек?
— Можно, конечно, и вылечить, — заметил врач. — Наши средства вполне это позволяют, особенно — на ранней стадии. Но куда проще было бы не допустить катастрофы. В конце концов, мой друг Семёнов совершенно прав — тот несчастный случай был стечением нескольких маловероятных обстоятельств; и стоит прекратить действие хотя бы одного из них — и события могут пойти совершено не так. Вот и попробуем этим воспользоваться…