Мастера русского стихотворного перевода. Том 1

Пушкин Александр Сергеевич

156. Будрыс и его сыновья

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина. Он пришел толковать с молодцами. «Дети! седла чините, лошадей проводите, Да точите мечи с бердышами. Справедлива весть эта: на три стороны света Три замышлены в Вильне похода. Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков, А на русских Кестут-воевода. Люди вы молодые, силачи удалые (Да хранят вас литовские боги!), Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу; Трое вас, вот и три вам дороги. Будет всем по награде: пусть один в Новеграде Поживится от русских добычей. Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах; Домы полны; богат их обычай. А другой от прусаков, от проклятых крыжаков, Может много достать дорогого, Денег с целого света, сукон яркого цвета; Янтаря — что песку там морского. Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха: В Польше мало богатства и блеску, Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда Привезет он мне на дом невестку. Нет на свете царицы краше польской девицы: Весела — что котенок у печки, И как роза румяна, а бела, что сметана; Очи светятся, будто две свечки! Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже И оттуда привез себе женку; Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю Про нее, как гляжу в ту сторонку». Сыновья с ним простились и в дорогу пустились. Ждет, пождет их старик домовитый, Дни за днями проводит, ни один не приходит. Будрыс думал: уж видно убиты! Снег на землю валится, сын дорогою мчится, И под буркою ноша большая. «Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?» — «Нет, отец мой: полячка младая». Снег пушистый валится, всадник с ношею мчится, Черной буркой ее покрывая. «Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?» —

«Нет, отец мой: полячка младая». Снег на землю валится, третий с ношею мчится, Черной буркой ее прикрывает. Старый Будрыс хлопочет, и спросить уж не хочет, А гостей на три свадьбы сзывает. 1833

Проспер Мериме

157. Видение короля

Король ходит большими шагами Взад и вперед по палатам; Люди спят — королю лишь не спится: Короля султан осаждает, Голову отсечь ему грозится И в Стамбул отослать ее хочет. Часто он подходит к окошку: Не услышит ли какого шума? Слышит, воет ночная птица, Она чует беду неминучу, Скоро ей искать новой кровли Для своих птенцов горемычных. Не сова воет в Ключе-граде, Не луна Ключ-город озаряет, В церкви божией гремят барабаны, Вся свечами озарена церковь. Но никто барабанов не слышит, Никто света в церкви божией не видит, Лишь король то слышал и видел; Из палат своих он выходит И идет один в божию церковь. Стал на паперти, дверь отворяет. Ужасом в нем замерло сердце, Но великую творит он молитву И спокойно в церковь божию входит. Тут он видит чудное виденье: На помосте валяются трупы, Между ими хлещет кровь ручьями, Как потоки осени дождливой. Он идет, шагая через трупы, Кровь по щиколку ему досягает… Горе! в церкви турки и татары И предатели, враги богумилы. На амвоне сам султан безбожный, Держит он наголо саблю, Кровь по сабле свежая струится С вострия до самой рукояти. Короля незапный обнял холод: Тут же видит он отца и брата. Пред султаном старик бедный справа, Униженно стоя на коленях, Подает ему свою корону; Слева, так же стоя на коленях, Его сын, Радивой окаянный, Бусурманскою чалмою покрытый (С тою самою веревкою, которой Удавил он несчастного старца), Край полы у султана целует, Как холоп, наказанный фалангой. И султан безбожный, усмехаясь, Взял корону, растоптал ногами, И промолвил потом Радивою: «Будь над Боснией моей ты властелином, Для гяур-христиан беглербеем». И отступник бил челом султану, Трижды пол окровавленный целуя. И султан прислужников кликнул, И сказал: «Дать кафтан Радивою! Не бархатный кафтан, не парчовый, А содрать на кафтан Радивоя Кожу с брата его родного». Бусурмане на короля наскочили, Донага всего его раздели, Атаганом ему кожу вспороли, Стали драть руками и зубами, Обнажили и мясо и жилы, И до самых костей ободрали, И одели кожею Радивоя. Громко мученик господу взмолился: «Прав ты, боже, меня наказуя! Плоть мою предай на растерзанье, Лишь помилуй мне душу, Иисусе!» При сем имени церковь задрожала. Всё внезапно утихнуло, померкло, Всё исчезло — будто не бывало. И король ощупью в потемках Кое-как до двери добрался И с молитвою на улицу вышел. Было тихо. С высокого неба Город белый луна озаряла. Вдруг взвилась из-за города бомба, И пошли бусурмане на приступ.

158. Влах в Венеции

Как покинула меня Парасковья И как я с печали промотался, Вот далмат пришел ко мне лукавый: «Ступай, Дмитрий, в морской ты город, Там цехины — что у нас каменья. Там солдаты в шелковых кафтанах, И только что пьют да гуляют: Скоро там ты разбогатеешь И воротишься в шитом долимане, С кинжалом на серебряной цепочке. И тогда-то играй себе на гуслях; Красавицы побегут к окошкам И подарками тебя закидают. Эй, послушайся! отправляйся морем; Воротись, когда разбогатеешь». Я послушался лукавого далмата. Вот живу в этой мраморной лодке, Но мне скучно, хлеб их мне как камень, Я неволен, как на привязи собака. Надо мною женщины смеются, Когда слово я по-нашему молвлю; Наши здесь язык свой позабыли, Позабыли и наш родной обычай; Я завял, как пересаженный кустик. Как у нас, бывало, кого встречу, Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!» Здесь не слышу доброго привета, Не дождуся ласкового слова; Здесь я точно бедная мурашка, Занесенная в озеро бурей.

159. Похоронная песня Иакинфа Маглановича

С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна. Пуля легче лихорадки; Волен умер ты, как жил. Враг твой мчался без оглядки; Но твой сын его убил. Вспоминай нас за могилой, Коль сойдетесь как-нибудь; От меня отцу, брат милый, Поклониться не забудь! Ты скажи ему, что рана У меня уж зажила, Я здоров, — и сына Яна Мне хозяйка родила. Деду в честь он назван Яном; Умный мальчик у меня; Уж владеет атаганом И стреляет из ружья. Дочь моя живет в Лизгоре; С мужем ей не скучно там. Тварк ушел давно уж в море; Жив иль нет — узнаешь сам. С богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу. Светит месяц; ночь ясна; Чарка выпита до дна.

Сербская народная легенда

160. Сестра и братья

Два дубочка вырастали рядом, Между ими тонковерхая елка. Не два дуба рядом вырастали, Жили вместе два братца родные: Один Павел, а другой Радула, А меж ими сестра их Елица. Сестру братья любили всем сердцем, Всякую ей оказывали милость; Напоследок ей нож подарили Золоченый в серебряной оправе. Огорчилась молодая Павлиха На золовку, стало ей завидно; Говорит она Радуловой любе: «Невестушка, по богу сестрица! Не знаешь ли ты зелия такого, Чтоб сестра омерзела братьям?» Отвечает Радулова люба: «По богу сестра моя, невестка, Я не знаю зелия такого; Хоть бы знала, тебе б не сказала; И меня братья мои любили, И мне всякую оказывали милость». Вот пошла Павлиха к водопою, Да зарезала коня вороного, И сказала своему господину: «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ей подарки: Извела она коня вороного». Стал Елицу допытывать Павел: «За что это? скажи бога ради». Сестра брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею!» В ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха пошла в сад зеленый, Сивого сокола там заколола, И сказала своему господину: «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ей подарки: Ведь она сокола заколола». Стал Елицу допытывать Павел: «За что это? скажи бога ради». Сестра брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею!» И в ту пору брат сестре поверил. Вот Павлиха по вечеру поздно Нож украла у своей золовки И ребенка своего заколола В колыбельке его золоченой. Рано утром к мужу прибежала, Громко воя и лицо терзая: «Сам себе на зло сестру ты любишь, На беду даришь ты ей подарки: Заколола у нас она ребенка. А когда еще ты мне не веришь, Осмотри ты нож ее злаченый». Вскочил Павел, как услышал это, Побежал к Елице во светлицу: На перине Елица почивала, В головах нож висел злаченый. Из ножен вынул его Павел, — Нож злаченый весь был окровавлен. Дернул он сестру за белу руку: «Ой, сестра, убей тебя боже! Извела ты коня вороного И в саду сокола заколола, Да за что ты зарезала ребенка?» Сестра брату с плачем отвечает: «Не я, братец, клянусь тебе жизнью, Клянусь жизнью твоей и моею! Коли ж ты не веришь моей клятве, Выведи меня в чистое поле, Привяжи к хвостам кoней борзых, Пусть они мое белое тело Разорвут на четыре части». В ту пору брат сестре не поверил; Вывел он ее в чистое поле, Привязал ко хвостам коней борзых И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросли там алые цветочки; Где осталось ее белое тело, Церковь там над ней соорудилась. Прошло малое после того время, Захворала молодая Павлиха. Девять лет Павлиха всё хворает, — Выросла трава сквозь ее кости, В той траве лютый змей гнездится, Пьет ей очи, сам уходит к ночи. Люто страждет молода Павлиха; Говорит она своему господину: «Слышишь ли, господин ты мой, Павел, Сведи меня к золовкиной церкви, У той церкви авось исцелюся». Он повел ее к сестриной церкви, И как были они уже близко, Вдруг из церкви услышали голос: «Не входи, молодая Павлиха, Здесь

не будет тебе исцеленья». Как услышала то молодая Павлиха, Она молвила своему господину: «Господин ты мой! прошу тебя богом, Не веди меня к белому дому, А вяжи меня к хвостам твоих коней И пусти их по чистому полю». Своей любы послушался Павел, Привязал ее к хвостам своих кoней И погнал их по чистому полю. Где попала капля ее крови, Выросло там тернье да крапива; Где осталось ее белое тело, На том месте озеро провалило. Ворон конь по озеру выплывает, За конем золоченая люлька, На той люльке сидит сокол-птица, Лежит в люльке маленький мальчик: Рука матери у него под горлом, В той руке теткин нож золоченый. 1833–1835

С. Е. Раич

Торквато Тассо

161. Освобожденный Иерусалим

Из песни III

Клоринда, упредив отряд, Вступает в бой с Танкредом. Обломки копий вверх летят, И треск за треском следом; Удар последний над челом Клоринды разразился, И развязавшийся шелом С чела ее свалился; И ветр, развеяв по плечам Руно кудрей златое, Открыл изменою очам Красавицу в герое. В очах ее сверкал огонь, И в самом гневе милый, Что ж был бы в неге сей огонь? Танкред, сберися с силой, Всмотрись! Еще ль не узнаешь Любви твоей предмета? Здесь та, кем дышишь, кем живешь. От сердца ль ждешь ответа? И сердце скажет: это та, Которой у потока Тебя пленила красота! К ней, к ней вниманье ока! А прежде он и не смотрел На щит, на шлем пернатый; Теперь взглянул и обомлел. Она, свив кудрей злато, На новый бой к нему летит; Влюбленный отступает; Он дале, он других теснит И строи раздвигает; Она за ним, и грозно в слух: «Постой!» — несется следом, И вторится: «Постой!» — и вдруг Две смерти пред Танкредом. Разимый ею — не разит, Не ищет он защиты; Не меч ему бедой грозит, Но очи и ланиты; С них, лук напрягши тетивой, Любовь бросает стрелы. «Ах! что мне, — думал он с собой, — Что мне удар тяжелый Твоих неутомимых рук? Он воздух бьет бесплодно; Влюбленному страшней всех мук Один твой взгляд холодный. Ужель сердечну тайну мне Снести во гроб с собою? Решусь и душу перед ней Скорбящую открою; Пусть знает, на кого подъят Булат ее жестокий». Он стал и, обратясь назад, Сказал сквозь вздох глубокий: «В толпе врагов тебе врагом Один Танкред унылый!.. Оставим строи и вдвоем Измерим наши силы». Клоринда вызов приняла И, не заботясь боле О шлеме, сорванном с чела, Несется вихрем в поле; Убитый горестью герой За героиней следом; Она копье назад, и в бой Вступила уж с Танкредом. «Остановись! — сказал он ей, — Постой! ни капли крови; И сечи нет, пока для ней Меж нами нет условий!» Она остановилась, ждет От рыцаря условий; Ему отваги придает Отчаянье любови. «Мне договор один с тобой; Ты, — молвил он прекрасной, — Не хочешь в мире быть со мной, Что ж в жизни мне несчастной? Вот грудь, вынь сердце из нее; Оно давно уж рвется К тебе; оно давно твое; Давно тобою бьется. Что медлишь? поражай главу, Склоненну пред тобою; Вели, и панцирь я сорву И грудь тебе открою; Мне смерть — отрада; доверши! Что в жизни мне несчастной?» Так чувства нежной он души Передавал прекрасной, И боле высказать хотел Словами и слезами; Но строй неверных налетел, Бегущий пред врагами. Кто знает — страх или обман Побега был виною… Один из строя христиан, Бесчувственный душою, Увидел длинные власы И локоны густые И, не щадя младой красы, Спустил копье над выей; Танкред воскликнул, налетел. И, вспыхнув гневным взором, Удар убийственный отвел, Поставив меч отпором. И слабо вражье острие Над нежной выей пало, И слабо ранило ее; Немного крови алой Отпрыснув, к золоту кудрей Багрянцу примешало. Так в злате при игре лучей Рубин сияет алый. Дрожащий, вне себя, Танкред С булатом обнаженным Несется, гонится вослед За воином презренным. Он дале, — рыцарь по пятам, И гнев сильней, сильнее; И оба мчатся по полям, Как стрелы в эмпирее. Клоринда, взоры к ним склоня, Стоит, глядит, дивится. Их скрыла даль; она коня Назад, к своим стремится И, грозная, то на врагов Отхлынувших наступит, То, не смутяся, от врагов Нахлынувших отступит. Таков пред стаей легких псов Телец среди арены: Уставит ли концы рогов — И, страхом пораженный, Рой псов назад; бежит ли враг — Они за ним смелее. Клоринде чужд и в бегстве страх; Враги кругом теснее; Она, — к главе открытой щит, — Удары отражает: Так в играх смятый мавр бежит И камни отревает. Уже свирепый бой возник Пред самыми стенами, — Вдруг громкий у неверных крик Раздался меж рядами; Они с отважностью чела На верных наступили И тыл и оба их крыла Мгновенно обхватили; И сам Аргант — глава полков, Оставив мрак засады, Ведет вперед из-за холмов Кипящие отряды. <1828>

Лодовико Ариосто

162. Неистовый Орланд.

Из песни XIV

Как мухи, слившись, свившись в рой, С жужжанием садятся На чашу с медом в летний зной, Или скворцы стадятся Во время осени златой Над спелым виноградом: Так мавры этою порой, Сплотя отряд с отрядом, Кипят, волнуются, шумят, И все на битву рады, Все на Париж бросают взгляд И требуют осады. Настал кровавой битвы час, И верные толпами Бегут на стены, воружась Огнем, мечом, стрелами; Надежный родины оплот, Они бесстрашно бьются; Один падет, другой вперед; Все в битву грудью рвутся; Ударят — и ряды врагов, Удар прияв жестокий, Стремглав со стен высоких в ров Широкий и глубокий. Спасая христиане град, Всё в помощь призывали: И камни, и зубцы оград На мавров с стен летали, Обломки зданий, иногда И кровли самых башен; Всего же более тогда Им кипяток был страшен; Лиясь дождем, он проникал Под шлемы и забрала И очи бедным ослеплял, И тьма их облегала. <1833>

Е. А. Баратынский

Шарль-Юбер Мильвуа

163. Возвращение

На кровы ближнего селенья Нисходит вечер, день погас. Покинем рощу, где для нас Часы летели как мгновенья! Лель, улыбнись, когда из ней Случится девице моей Унесть во взорах пламень томный, Мечту любви в душе своей И в волосах листок нескромный. <1822>

164. Падение листьев

Желтел печально злак полей, Брега взрывал источник мутный, И голосистый соловей Умолкнул в роще бесприютной. На преждевременный конец Суровым роком обреченный, Прощался так младой певец С дубравой, сердцу драгоценной: «Судьба исполнилась моя, Прости, убежище драгое! О прорицанье роковое! Твой страшный голос помню я: „Готовься, юноша несчастный! Во мраке осени ненастной Глубокий мрак тебе грозит; Уж он зияет из Эрева, Последний лист падет со древа — Твой час последний прозвучит!“ И вяну я: лучи дневные Вседневно тягче для очей; Вы улетели, сны златые Минутной юности моей! Покину всё, что сердцу мило. Уж мглою небо обложило, Уж поздних ветров слышен свист! Что медлить? время наступило: Вались, вались, поблеклый лист! Судьбе противиться бессильный, Я жажду ночи гробовой. Вались, вались! мой холм могильный От грустной матери сокрой! Когда ж вечернею порою К нему пустынною тропою, Вдоль незабвенного ручья, Придет поплакать надо мною Подруга нежная моя, Твой легкий шорох в чуткой сени, На берегах Стигийских вод, Моей обрадованной тени Да возвестит ее приход!» Сбылось! Увы! судьбины гнева Покорством бедный не смягчил: Последний лист упал со древа, Последний час его пробил. Близ рощи той его могила! С кручиной тяжкою своей К ней часто матерь приходила… Не приходила дева к ней! <1823>

165. Лета

Душ холодных упованье, Неприязненный ручей, Чье докучное журчанье Усыпляет Элизей! Так! достоин ты укора: Для чего в твоих водах Погибает без разбора Память горестей и благ? Прочь с нещадным утешеньем! Я минувшее люблю И вовек утех забвеньем Мук забвенья не куплю. <1823>

Эварист Парни