Матушка Готель

Подгорный Константин

Готель подняла одну бровь. Мужчина сложил бумагу и слез со скалы.

– Жерб'eр, - представился он несколько секунд спустя, стоя по колено в воде.

– Готель, - ответила та и предложила взглядом выйти из воды.

Мужчина несколько смутился поведением замужней дамы и устремил свой взор на её обручальное кольцо:

– Простите за мою нескромность…

– Нет-нет-нет-нет…, - улыбнулась Готель и ответила то, что она обычно отвечала в таких случаях.

Только человек, по-настоящему знающий Готель, может даже лучше её самой, смог бы объяснить ей её маниакальную привязанность к этому кольцу. Первопричиной всё же было её некогда неосуществимое желание

выйти замуж за Раймунда и родить от него ребенка. Со временем эта мечта всё больше лимитировалась до компромиссного брака с Клеманом; брака, который для Готель стал единственным социальным подтверждением, что она всё же являлась женщиной. А потом, сколько бы у неё ни было жизней, душа, тем не менее, у Готель была всего одна, и веря в таинство брака, она не смогла бы иметь больше мужей, а потому дорожила тем, кто даровал ей столь важное для неё чувство женоподобия. И, конечно, же, как повторяла сама Готель, это был "подарок очень дорогого ей человека", возможно потому, что сие объяснение было проще, как для окружающих, так и для неё самой.

– И что же это за цветок?
– не отставала от писателя заинтригованная Готель.

– Вообще-то это потаенная родинка в виде цветка. Правда, я пока не решил какого; возможно, в виде розы или фиалки, - шагая вдоль берега, рассуждал Жербер.

– Может быть, лилия?
– предложила Готель.

Мужчина резко остановился, его глаза зажглись этой идеей, но через короткое время снова угасли:

– Нет. Пожалуй, это было бы слишком политически, а я бы не стал уводить читателя в сторону полемики и прений.

Готель, совершенно по-детски обидевшись, посмотрела себе под ноги, пожала плечами и пошла дальше:

– Вам нравится она?

– Кто?

– Ваша дама, о которой вы пишите, - добавила Готель, выходя на дорогу.

– Её образ, - кивнул Жербер, - наверное. Но я бы не хотел строить культа женщины и подниматься до кретьеновской экзальтации, а желал бы найти своё исполнения, не опускаясь при этом до жонглерства.

– Я надеюсь, вы оставите копию Гастону, - улыбнулась она, - местный книжник, - пояснила она, поймав вопросительный взгляд мужчины.

– У него есть интересные книги?

– Несколько лет назад я купила у него Парцифаля, дописанного Вольфрамом фон Эшенбахом, - вспомнила Готель.

– Обожаю Вольфрама!
– воскликнул Жербер, - так он всё же дописал его. Это невероятно!

– Это моя гордость!
– почему-то добавила Готель слова Гастона, сама от себя такого не ожидая.

Жербер на мгновение застыл, вглядываясь в прозрачные глаза, черноволосой девушки:

– Это не вероятно, - повторил он то, что всё ещё лежало на языке.

"Господи, я флиртую, - порозовела Готель, - вот что действительно невероятно".

– А я, признаться, так и не нашел в Марселе приличную книжную лавку, - почесал затылок Жербер.

Готель смутилась окончательно, но буквально вышла из этой ситуации, как и свойственно женщине, развернувшись и пойдя прочь. Оказавшись в начале своей улицы, поднимающейся от берега влево, она остановилась:

– Вам нужно пройти дальше, через рынок и обойти порт, - стараясь не смотреть на мужчину, размахивала она пальцем, - чуть-чуть не доходя до Сен-Виктора, слева будет магазин Гастона, - наспех договорила она и, сославшись на внезапные дела, мелькнула вверх по склону, словно молния, над чем потом долго хохотала, оказавшись за дверями дома.

Ей было хорошо с ним. С остроумным, но молчаливым; и Готель чувствовала, что может также иронизировать без чьего-либо ущерба. И хотя его богемное расписание порой шло в разрез с потребностями Готель,

она легко прощала его, принимая во внимание род его занятия и образ жизни. А еще он писал ей стихи:

Тише пойте дудки

Спите сладко лиры

Здесь под кедром славным

Дремлет моя нимфа

Сон её восторжен

Сон её прекрасен

В царстве духов блещет

Красотою скифа

Серебром сияет

И ложится тихо

Здесь под кедром славным

Дремлет моя нимфа

– Не в этой жизни, мой дорогой Жербер, - засмеялась она, расчесывая волосы.

– Но еще совсем рано, - взмолился едва проснувшийся поэт.

– Я не могу пропускать службу. А с нашими грехами, я вряд ли вернусь из храма до полуночи.

Жербер упал спиной на подушку.

– Но вы можете остаться здесь, - растирая на запястье ароматическое масло, посмотрела она на него через зеркало.

Тот издал отчаянный рык и накрыл себе лицо соседней подушкой.

К полудню он уже приходил в себя и выносил ей на балкон вино:

– Вы так молоды, живы и веселы, - сел он рядом с Готель на корточки, - но есть кое-что, что вас выдает.

– И что же это?
– отвлеклась та от созерцания волн.

– Ваши глаза. И ваш взгляд, настолько глубокий и точный, словно вы смотрите на сей мир уже лет сто.

Учитывая, что примерно столько Готель и было, она оказалась несколько потрясена подобным замечанием; и, меж тем, разбирала в уме, что же потрясло её больше: истинность его замечания или его смелость. Она с трудом отвела глаза от пронизывающего взгляда Жербера и постаралась рассмеяться:

– Если бы я вас не знала, мой милый друг, решила бы, что вы совершенно не умеете делать женщинам комплименты.

Безусловно, Готель оценила проницательность своего друга, но решила не развивать эту тему дальше:

– Как поживает ваш роман?

– Он пишется сам, - ответил тот, - его герои созданы, они живут, общаются, совершают нелепые поступки, как и все.

– Что же делаете вы?

– О! Я лишь случайный наблюдатель, которому посчастливилось увидеть их историю и записать её, - улыбнулся поэт и воодушевленно вздохнул, заглядывая за горизонт.

– Прочтете?

– Если у вас есть время.

"Время - это единственное, что у меня теперь есть", - подумала Готель, сделав следующий глоток вина.

Они встречались около двух лет, пока Жербер не вернулся в Монтрёй - "край персиков" (как говаривал он), откуда он, собственно, и приехал в Марсель в поисках вдохновения.

Пляж опустел. Готель шла по воде, держа в руках свои сандалии; края её платья огрубели от выступившей соли, и волосы спутались на загорелых плечах. Пожалуй, из всех пережитых ею лет, эта жизнь в Марселе стала самой счастливой и безмятежной на её долгом веку. "Я много смеялась последние годы", - подумала она, разглядывая в своем отражении небольшие морщинки на уголках глаз. Её очередная жизнь доходила к концу, вследствие чего нужно было снова решать, куда ехать дальше, что очень напоминало ей её кочевую жизнь в таборе. У Готель снова не было дома. Постоянного дома. Но она о том не жалела, как не жалела об исчезнувшем Жербере. И это стало её новым качеством - не жалеть о случайных потерях. Словно в глубине своей души, на фоне бесконечного и мимоидущего времени, она утратила некое мерило ценностей в короткой жизни бесценных. И сейчас, это было единственным, о чем она сожалела. Все остальное приобрело новую метафизическую философию, рано или поздно меняющихся вещей в зависимости от её ипостасей.