Медвежья волхва
Шрифт:
Как заполыхало пламя, потеплело. Кмети повеселели малость, чуть отогреваясь в жарком дыхании теплины.
А Ведана, ступив на прогалину, перестала чувствовать хоть что-то, кроме возросшей воли окрепчавшего вместе с наступающей ночью и морозом Забвения. Она пошарила в небольшом мешочке, что висел на поясе, загребла горсть измельчённых сухих трав и, вынув, бросила в костёр. Глухой рокот голосов прокатился вокруг тяжёлым колесом.
— Не погуби нас, волхва, — сорвалось с губ Ждана, кажется.
И тут он не изменяет своей подозрительности, не может поверить, что даже тот, кто долго варился в дёгте Забвения, может сохранить свет в душе незапятнанным.
—
Что-то сказать хотел ещё староста, да волю его поглотил туман растворившейся под ногами грани миров. И дым огня — почти ласковый против дыхания Забвения, которое нынче распахнулось так широко, что хоть всем отрядом туда прыгай. Но дозволено это только Ведане.
Она потёрла ладони друг о друга, утопая всё больше в разросшемся вокруг мареве. И знала уже, что не только сырые ветки чадят, а всё больше охватывает мгла Забвения, что нынче ненасытная, бесконечная, совсем такая, какой знавать её приходилось. Ведана ещё видела то, что творится вокруг, видела освещённые пламенем фигуры кметей. Но чем дольше ходила вокруг костра, вознося славление Велесу, который даже здесь, вдалеке от святилища, слышал её, тем яснее ощущала и силу каждого мужа рядом. Те, что слабее — гриди, воины хоть и могучие, да обычные люди, каких кругом много ходит. А вот Ратиборичи — сами, словно костры. И от них можно было греться в этом безграничном холоде, что смыкался стальными зубами, кажется, по всему телу сразу.
Грань враждебного мира трепетала и качалась, то втягивая внутрь сумрачной бездны, то выплёвывая, точно прогорклую воду. Ведану шатало и словно вихрем носило вокруг огня. Она не чувствовала жара — только нарастающую стужь. И пальцы так и немели, словно снег она ими разгребала.
Каждый раз дивиться самой себе оставалось, как чует душа всё это безграничное Забвение. Как умеет оттолкнуть всю черноту его, не пустить внутрь, не дать прогнать раньше времени. Хотелось ударить в кудес, чтобы звоном, пением его отпугнуть всё недоброе ещё дальше. Да не владела она ещё теми умениями так, чтобы толку от них было достаточно.
Потому она плела заговоры — один на другой, почти напевала, пытаясь собственный страх успокоить. И ловила взглядом твёрдые изваяния мужчин, что замерли в ожидании по краю прогалины. Золотые, с резко очерченными чертами — будто чуры сами. Чуть одурманенный травами разум причудливо искажал всё вокруг. И виделись уже вместо братьев Ратиборичей и впрямь медведи. Ведана щурилась сквозь дым, то и дело пытаясь согнать муть из глаз, а всё равно не менялось ничего: звери, могучие и вольные, как есть. Словно Велес сам знак давал, помогал найти слова нужные, чтобы стянуть прореху в треснувшей завесе миров, что не должна пускать недоброе в Правь. А всё ж пускает.
Силы уходили сначала помалу, а там всё быстрее. Крепка ночь на Карачун, холодна — и из неё черпает силы неприветливый мир, что втягивает в себя пядь за пядью. Путались в голове слова обережных заговоров. И казалось, что нет воли уж сопротивляться. Ноги совсем окоченели, а колени подгибались. Как упустила Ведана тот миг, когда вытянуло её Забвение по капле? Увлеклась, всю себя бросила, все знания на то, чтобы залатать созданную однажды неумелым волхвом прореху.
И вдруг она провалилась. Ударилась всем телом в стылую, покрытую слоем чёрного пепла землю. Ослепла на миг от непроглядной темноты, не понимая, в какую сторону и посмотреть: кругом мрак непроглядный. Только через десяток вдохов и выдохов начало проступать
И только она решила, в какую сторону пойдёт, собирая себя вновь и надеясь, что выбраться всё же сможет, как поняла, что за ней кто-то идёт. Незримо пока преследует — и вот-вот дыхание чужое ударит в спину. “Они вернулись”, — мелькнула в голове мысль. Те твари, что выбрались отсюда, вернулись, поддавшись невольному зову Веданы, которая силилась исправить невольную чужую ошибку. Их ещё не было здесь, страшных детей Забвения — похожих на волков, но с рылами, почти как у свиней. Их очертания уже проступали перед взором, будто они из тумана выплывали. А на самом деле — возвращались туда, где быть им положено.
И донёсся вдруг до слуха рокот голосов. И свет, совсем слабый, мутный — чужой силы — пробился через ткань миров, чуть лучше освещая всё вокруг. Да лучше бы не смотреть на этот мёртвое, словно обугленная головня, место. Очертились яснее фигуры порождений. Они приблизились резко — но вдруг позади них появилась чужая тень, она росла и росла, выпрямляясь — невыносимо медленно — пока не обратилась огромным медведем, что едва не на сажень возвышался над жалкими теперь телами тварей, что уже нюхали спёртый воздух, почуяв Ведану. А она, мгновение назад, идущая вперёд в поисках прорехи, через которую можно было выбраться отсюда, встала на месте, задыхаясь от восхищения.
От медведя жаром качалось во все стороны. Отступала мёртвая стужь Забвения, сбивалась в комок в самом дальнем уголке его. Зверь огляделся будто бы, шевеля блестящим носом. Его глубокие глаза зорко видели кругом, казалось, в самую непроглядную даль. Это не был простой медведь — словно сам Хозяин лесной пришёл прогнать те существа, что вздумали повелевать в его владениях и губить людей, которые жили с ним бок о бок с незапамятных времён.
— Медведь, это ты? — беззвучно шевельнула губами Ведана.
И едва не рухнула на спину, как сшибла с ног её невероятная мощь первородного зверя, с которой ей уже доводилось соприкасаться раньше: осторожно, с великим благоговением. Медведь постоял ещё миг — и вдруг вновь упал на передние лапы, подминая под себя рыщущих в поисках добычи чудищ единым махом. Они словно сгорели в яростном огне — и ничего от них не осталось, кроме хлопьев золы, что взметнулись в мутном воздухе, да растаяли, словно снежинки от горячего дыхания.
— Я здесь, Ведана, — мягкий, глубокий голос пробрал до самого нутра. — Всё хорошо будет. Всё закончится. Ты слышишь меня?
Она слышала и теперь шла увереннее на этот зов, зная, где ждёт её спасение. Сияющим лезвием показался вдалеке сужающийся выход. Ещё миг — и сомкнётся совсем. Тогда можно ли будет выбраться? Ведана чувствовала тепло и холод одновременно. Холод самой длинной ночи в кологоде, беспощадный и ненасытный, в котором растворится любая жизнь. И тепло — могучего тела и сильной души, которая разбивала зимнюю ночь на ледяные осколки, позволяя вспомнить, что минует Корочун, а там время вновь покатится в гору.