Медвежья волхва

Счастная Елена

— Пусти, — дёрнулась из цепких рук.

Открыла глаза — и натолкнулась на чёрный взгляд Зорена.

Вельдский волхв словно из самой пепельной черноты Забвения появился. Но как? Неужто Ведана так глубоко погрузилась туда сегодня, что сумела вызвать из его недр того, кто сгинул там навсегда? Кого поглотила бесконечная его воля и безвременье отгоревшего пепелища?

Но Зорен не ответил ничего, лишь склонился и вжался в её губы своими — до ломоты в скулах. И словно засаднило мелкие ранки по всему телу. Лишь мерное скольжение мужской плоти внутри чуть скрадывало режущую боль — ту, что ещё сидела полуистлевшим шипом внутри.

Ведана не

поняла, в какой миг поцелуй изменился. Превратился из подчиняюще жесткого в головокружительно глубокий и проникновенный. Как потеплели губы мужчины, что её целовал, как ладони, широкие и тяжёлые, перестали удерживать её на месте, чтобы и дёрнуться не могла. Они неспешно прошлись вверх до талии, задирая ещё больше едва приподнятую рубаху, огладили живот и двинулись дальше, слегка щекоча кожу шершавостью мозолей.

И коснулся самых глубинных чувств тёплый запах его кожи, чуть островатый от раcкалившего её долгого соития. Ведана вцепилась горстями в короткие волнистые волосы и оттянула голову мужчины назад, не понимая ещё, что происходит, отчего тело вдруг зазвенело, словно тетива, которую затронули умелые пальцы стрельца. Обласкали, заставляя трепетать и раскидывать колени шире, качать бёдрами навстречу каждому тугому и скользкому движению внутри.

Медведь взглянул на неё исподлобья, и уголок его рта приподнялся в едва заметной ухмылке. Карие глаза его словно переливались пламенем где-то по краю зрачков. Вспыхивали в них тонкие крапинки и гасли. То, верно, отражение лучин… Да разве же можно хоть о чём-то толком подумать? Ведь мысли все разлетаются воробьями с ветки, когда горячие губы Бегличанского старосты спускаются по шее Веданы, очерчивают ключицу и замирают на миг, сминают через ткань сжавшуюся горошину на вершинке груди. А после невыносимо сладостно втягивают её — и шершавый лён словно россыпью тонких опилок пробегается по коже. И растекается дурманом повсюду запах сосновой смолы. Будто кругом не хоромина чужого дома, а лес, прохладный и живой. Освещённый, пронизанный пиками лучей Дажьбожьего ока. И даже чуть стыдно становится, что он сейчас наблюдает сотнями глаз-бликов за тем, что творится под его сенью. Хотя разве гоже стыдиться самых первородных желаний? Самой чистой и всепоглощающей неги, что охватывала Ведану в сильных руках Медведя?

Она провела ладонями по его бугристой широкой спине, ощущая лёгкую поросль волосков на ней. Бесстыдно подставляя всё тело под руки его. Под губы — всюду, куда он мог ими дотянуться. Где мог оставить след, отпечаток свой, который никогда не выбросить из памяти.

— Как ты тут оказался, Медведь? — простонала Ведана, уже чувствуя, как каждое следующее мгновение рассыпается горячими искрами по коже. Каждый размеренный толчок словно невидимую струну в ней натягивает — ещё одно касание — и затрепещет, задрожит, разливаясь во все стороны звоном блаженства.

— Ты позвала, разве нет? — его голос оказался неожиданно низким и гулким. — Волхва-а.

Ведана опустила на него взгляд, и вздрогнула, как оказались перед ней неожиданно близко искажённые черты не то человека, не то перевертеня, что через несколько мгновений станет зверем. Страшно глубокие глаза, будто два древних провала вокруг святилища Велеса. И стужь такая в них, что даже пальцы ног немеют.

Ведана дёрнулась, отдирая от себя тяжёлое мохнатое тело. Царапнули по талии изогнутые когти, сдирая кожу.

Она проснулась. Села на лавке, подобрав к себе ноги и обхватив руками плечи. По спине гулял тяжкий озноб, а дыхание,

разгорячённое и неровное, всё никак не могло успокоиться. И между бёдер было постыдно влажно — а в сердце занозой засел ледяной испуг. И не могла она сказать, чего сейчас в ней было больше: желания запомнить этот сон, что всколыхнул в ней жаркое вожделение, или забыть его.

Неведомо сколько она просидела так, забывшись в полусне, который продолжил давить её, как только сердце помалу успокоилось. И ложиться-то не хотелось снова, чтобы больши ничего не видеть. Ведана даже встала и проверила остатки молока в крынке, что принесли ей нынче: но никакого лишнего запаха в нём не было, да и на вкус она почувствовала бы неладное. Сама в травах больше, чем иные, смыслила. А значит, дело было не в злой шутке кого-то из беличанских женщин.

И только Ведана решила лечь, устав бороться с усталостью и опаской, как сквозь звук стихающей помалу метели услышала, как открылась дверь сеней. Стук шагов — и в избу заглянул Медведь, будто мало было тревог от него в эту ночь. Ведь невозможно рядом находиться спокойно: никогда ещё Ведана не встречала мужчину с такой сокрушительной внутренней силой, чтобы мяло её, как подорожник в ладони. Хоть и видела она жрецов миртов, и воинов в том племени, что ещё несли в себе отголоски мощи пращуров — тоже. Да как будто ничего в них не трогало Ведану изнутри так остро. А вот Медведя встретила — и с первого же дня словно такая же вьюга в мыслях, как за окном буйствует. И куда деться от этого муторного, изматывающего ощущения — неизвестно.

Староста быстро отыскал Ведану взглядом и прошёл дальше, сдирая с головы шапку. На пол осыпались комки снега с околыша: значит, непогода всё ещё давит. А показалось, ветер завывает не так громко.

— Ты чего это, староста? — не слишком-то приветливо буркнула Ведана, накрывая колени одеялом.

— Да сон мне недобрый приснился, — сразу ответил тот. — Подумал, может, случилось чего…

Ведана уж и руку приподняла — так захотелось горящей от стыда щеки коснуться — да не стала себя выдавать: авось в сквозь сонный полумрак хоромины он не заметит её смятения. Уж неведомо, что ему снилось, да вряд ли то же самое, что ей. Хотя и её сон добрым назвать язык не повернётся. Неловко было даже смотреть на Медведя после всего, что ей привиделось — да так реально, будто наяву пережила.

Староста о том и не подозревал, конечно. Потому уверенно и спокойно прошёл в избу, освободившись по пути от кожуха. Жадно отпил из крынки молока, словно бежал-торопился так, что и запыхался даже. А Ведана сидела на том же месте, неподвижно наблюдая, как ходит кадык на его широкой шее при каждом глотке. И у самой аж в горле пересыхало от проснувшейся вдруг жажды — словно Медведь сумел одним только видом своим заразить ею.

— Не боишься, староста, что болтать о тебе будут невесть что? — заговорила она, дождавшись, как он напьётся вдоволь. — Что с ведьмой ложе делишь...

Медведь опустил крынку на стол и взглянул чуть искоса.

— Ночь на дворе дикая: кто меня видел-то. Обратно не пойду. А утром сразу за Руславом и Жданом отправлюсь. Не прогонишь?

— Дом не мой, чтобы гнать из него, — пожала плечами Ведана, вновь укладываясь на лавку. — Но тебе здесь оставаться нужды нет. Как видишь, со мной всё в порядке. И постелить на другую лавку мне тебе нечего.

— Одеяло-то хоть найдётся лишнее? — не слишком, кажется, расстроился Медведь.

— В ларе возьми, — Ведана махнула рукой в его сторону.