Мегрэ в кабаре «Пикрат»
Шрифт:
— Причина его смерти?
— Рапорт из Ниццы идет почтой, потому что смерть графа стала предметом следствия. «Оаза» окружена пальмами и находится, как большинство соседних вилл, на крутой стометровой скале. Именно под ней обнаружили труп графа.
— Он пил?
— Соблюдал диету. Его врач показал на следствии, что некоторые лекарства из прописанных графу вызывали головокружения.
— У них была общая спальня?
— У каждого отдельная. Накануне его смерти они, как всегда, вечером поехали в казино и вернулись около трех ночи. Все было, как всегда. Графиня плохо себя чувствовала. Во время следствия она сообщила полиции, что у нее были месячные, которые всегда проходили болезненно,
— Как сложилась жизнь графини дальше?
— В первое время она должна была бороться с каким-то внучатым племянником, появившимся из Австрии, который подал на нее в суд. Только два года спустя графиня выиграла процесс. Она по-прежнему жила в Ницце, в «Оазе», часто устраивала приемы. Пьянки и веселье продолжались до самого утра, иногда это затягивалось на несколько дней. Полиция установила, что у нее существовало несколько альфонсов, которые значительно, различными путями, уменьшили ее состояние. Я поинтересовался, была ли она уже тогда наркоманкой, но в полиции об этом не знают. Обещали проверить, но ведь прошло столько времени. Удалось найти один-единственный рапорт, но в нем содержатся какие-то расплывчатые сведения, скорее, просто намеки. Точно известно только то, что графиня много пила и азартно играла в казино. А когда бывала в ударе, то, как я уже говорил, приглашала к себе огромные компании. В Ницце много таких женщин. Она тратила массу денег, так как играла в рулетку и упрямо ставила на один и тот же номер. Через четыре года после смерти мужа продала «Оазу». Ей, видимо, срочно потребовалась значительная сумма, раз продала виллу, не торгуясь, почти даром.
Стала жить в пансионатах, собственным домом так и не обзавелась. В Ницце больше ничего не знают. Имущество было распродано, графиня исчезла из поля зрения полиции и, видимо, больше не появлялась на Лазурном Берегу.
— Обратись в полицию нравов, — предложил Мегрэ. — Да и люди из отдела по борьбе с наркотиками, тоже, наверное, смогут тебе кое-что сообщить.
— А как же дело Арлетты?
— Не спеши. Попробуй позвонить в Ниццу еще раз. Пусть найдут всех обитателей «Оазы», что проходили как свидетели по делу о смерти графа. Особенно меня интересуют слуги. Конечно, прошло почти пятнадцать лет, но, может, хоть кого-то удастся найти.
За окном падал мелкий мокрый снег и быстро таял на крышах и тротуарах.
— Это все, патрон?
— Пока да. Оставь мне папку.
— Но я должен написать рапорт…
— Когда закончишь, тогда и напишешь. Иди работай, малыш.
В кабинете было жарко. Мегрэ чувствовал во всем теле вялость, во рту — противный вкус, а в голове — тупую боль. Он вспомнил о женщине, которая ждала его аудиенции, и, чтобы хоть немного размяться, вышел в коридор, чтобы пригласить ее. Сейчас бы он с удовольствием заглянул в пивную «Дофин», чтобы опрокинуть там пенистую кружку, но на это, к сожалению, совсем не было времени.
В приемной сидело несколько посетителей. В углу в натекшей луже стоял чей-то раскрытый зонтик. Комиссар огляделся, увидел немолодую даму в черном, очень прямо сидевшую на стуле. Встретившись с ним глазами, она поднялась с места. Наверное, узнала его по фотографиям в газетах,
Лоньон тоже ждал своей
Но Растяпой и его «подопечным» никто не интересовался. Ему без конца говорили: «Подожди, Лоньон, комиссар занят. Потерпи, Лоньон, комиссар скоро тебя примет…» Никто даже не спросил, кого он привел и что разузнал. Мегрэ тоже бросил ему:
— Минутку, Лоньон!
Комиссар учтиво открыл перед дамой дверь и пропустил ее вперед:
— Прошу вас, мадам!
Женщина держалась строго и с достоинством. Одежда ее была более чем скромной, и Мегрэ сделал преждевременный вывод, что это — мать Арлетты, которая увидела в газете фотографию дочери. Ее первые слова тоже вроде бы подтверждали версию комиссара:
— Я живу в Лизьё. Приехала в Париж сегодня утром.
«Лизьё недалеко от моря. По-моему, где-то там есть монастырь» — подумал Мегрэ.
— Вчера вечером я просматривала газеты и сразу узнала фотографию.
На лице женщины появилось выражение глубокой скорби. Видимо, она считала, что именно так нужно вести себя в полиции. Но искренней печали в ее глазах Мегрэ не увидел, напротив, маленькие черные глазки торжествующе блестели…
— Без сомнения, за четыре года девочка изменилась. Прическа тоже другая. Но я уверена, что это — моя племянница. Я думала сообщить эту печальную новость моей золовке, но мы уже несколько лет не разговариваем. Не мне делать первый шаг, вы, наверное, понимаете.
— Понимаю, — произнес Мегрэ, выпуская из трубки клуб дыма.
— И фамилия указана другая. Впрочем, вести такой образ жизни, как она вела, нужно, конечно, под чужой фамилией.
Меня только удивило, что она придумала себе это кукольное имя — Арлетта — и что в паспорте значится — Жанна Лёлё. Я хорошо знаю семью Лёлё.
Комиссар слушал, глядя на круговерть мокрого снега за окном.
— Я показала фотографию трем очень уважаемым у нас в городке людям, которые хорошо знали Анн-Мари, и все они со мной согласились: это дочь моего брата.
— А ваш брат жив?
— Он умер, когда ребенку было два года. Погиб в железнодорожной катастрофе. Может, вы помните, была страшная катастрофа в Руане. Я говорила ему…
— Жена вашего брата все еще живет в Лизьё?
— Да, и никогда не выезжала оттуда. Но, как я уже говорила, мы совсем не общаемся. Это долго рассказывать. Существуют люди, с которыми просто невозможно найти общий язык. А остальное, как мне кажется, не важно.
— Не важно, — согласился комиссар и спросил. — Но я прошу вас говорить о деле, мадам. Как фамилия вашего брата?
— Трошен. Гастон Трошен. Это известная семья, может быть, самая знатная в Лизьё. И один из самых старинных родов. Вы знаете наш городок?
— К сожалению нет, мадам. Был там только один раз, проездом.
— Но, наверное, вы заметили памятник генералу Трошену? Так это наш прадед. А по дороге в Кань, по правой стороне, виден замок. Это — наше родовое гнездо. К сожалению, оно уже нам не принадлежит. Какой-то богатый выскочка купил его после войны девятьсот четырнадцатого года. Мой брат занимал хорошее положение в обществе.