Мелодия Секизяба (сборник)
Шрифт:
— Что ты, Поллы, что ты, — не на шутку испугалась мама. — Чтобы я тебя… что ты, Поллы, побойся бога!
— Кто она? — спросил отец. — Говори прямо. Она?
— Она? Просто не знаю, что и сказать. Похоже…
— Она или не она? Я хочу знать. Ну?
— Очень похоже, что она…
— Похоже, или она? Говори!
— Она, Поллы-джан, — выдавила, наконец, из себя мама.
Отец повернулся ко мне.
— Ну, ладно, сынок! Хорошую ты сыграл со мною шутку. Радуешься, весело тебе. Но мы ещё посмотрим, кому придётся слёзы утирать.
Его
— Ну, здравствуй, сват Поллы.
Отвернувшись от меня, отец вперил грозный взгляд в тучную сватью.
— А, — сказал он язвительно. — И ты тут. Пришла, похоже, проведать своё детятко.
— Вот именно, — ответила, опешившая от такого приёма, тётушка Огульсенем.
— Так пропади ты пропадом вместе со своей Гюльнахал, — закричал отец. — Убирайся прочь, откуда пришла, и чтоб духу твоего здесь не было, обманщица чёртова!
Тётушка Огульсенем попробовала сделать хотя бы шаг назад, но силы ей изменили, и она стала грузно оседать на пол. Во взгляде её, обращённом к отцу, был неподдельный ужас.
— Тьфу, — сказала она, уже сидя. — Что с тобой, сват? Что за мерзости произносит твой язык, чтоб ему отсохнуть. — И ока вопросительно посмотрела ка маму. Но не успела мама открыть рот, как отец, подобно селевому потоку, сметающему всё на своём пути, снова обрушился на старую Огульсенем.
— Ты, — закричал он, придумывая слово покрепче, — ты, мешок лжи и обмана, ты подсунула вместо своей дочери другую женщину и набралась храбрости и наглости, как ни в чём не бывало, явиться в опозоренный тобою дом. Убирайся с глаз моих, пока я своими руками не вытащил тебя на улицу.
Тётушка Огульсенем, заикаясь, проговорила:
— Клянусь всеми святыми, сват Поллы, я ни сном, ни духом не виновата ни в одном из преступлений, которые ты мне приписываешь. Я честно отдала тебе свою невинную голубку Гюльнахал, — добавила она, внезапно переходя в наступление. — Если ты утверждаешь, что у тебя её нет — тогда скажи мне, куда она исчезла из твоего дома?
— Черти её забрали, — отвечал отец. — черти её забрали прямо в ад, но забыли зачем-то тебя, затем, наверное, чтобы ты успела вернуть мне калым, который получила, как плату за обман. Вон там, в соседней комнате сидит та, которая должна была быть Гюльнахал — иди вместе со своей бывшей сватьей, а моей женой, и, вернувшись, скажи мне — Гюльнахал это или нет.
Не говоря ни слова и даже не кряхтя по своему всегдашнему обыкновению, тётушка Огульсенем вместе с мамой выскочили за дверь в соседнюю комнату. Долго быть там ей не было надобности. Теперь она, в ярости, словно сошедший с ума тур, бросилась к отцу и схватила его за отвороты халата.
— Где она! — закричала она низким басом. — Моя птичка, моя козочка, голубка невинная, куда ты дел её, что ты сделал с нею, старый козёл?
Отец в свою
— Ага, увидела? Думала всех обмануть! Гюльнахал? Это тебе следует знать, где сейчас, порхает твоя птичка, которую тебе вольно называть невинной. Верни калым и убирайся прочь к своей козочке, которую, я полагаю, ты найдёшь там, где ты её привязала. И если в её отсутствии повинен козёл, то будь уверена, что он не старый, а молодой.
— Гюльнахал! — кричала тётушка Огульсенем, словно заблудившись в дремучем лесу. — Гюльнахал, где ты? Что с тобою сделали эти люди? Жива ли ты ещё? Отзовись!
— Беги в свой опозоренный дом, — крикнул безжалостно отец, — принеси калым, который ты у меня выманила, и чтобы я имени твоего больше не услышал до самой смерти.
— Нет уж, ты мне глаза не замазывай, старый развратник. Думаешь, я слепая? Та, что сидит в соседней комнате, — она уже была здесь, до того, как вы надругались над моей Гюльнахал. Думаете, нет на вас управы? Я сейчас пойду в сельсовет и там заявлю на вас, на развратный ваш дом, а потом вы будете стоять перед судом на коленях и молить о прощении, которое вам не будет дано.
Отец весь трясся, словно заболел малярией.
— Вон, — кричал он срывающимся, голосом. — Иди в суд, старая сводня, но лучше иди прямо в ад, где тебя уже ждут с нетерпением.
— И пойду. Пойду! Пойду… — и с этими словами тётушка Огульсенем исчезла, завывая на пути в сельсовет: — О, горе! Гюльнахал, где ты? Верните мне мою голубку…
— Я тебя вижу насквозь, — кричал вслед ей отец. — Не хочешь отдавать калым. Хочешь немного заработать, чтобы было тебя на что похоронить. Однако, — сказал он вдруг своим обычным рассудительным голосом, — если она утверждает, что дома Гюльнахал нет, а у нас, как видим, её нет тоже, интересно, где же она на самом деле?
— Насколько мне известно, — вмешался я, — в настоящее время она вместе с Чарыяром находится на семинаре механизаторов в Ашхабаде.
— Вот даже как? Значит, ты и это знал. Ну что ж, тем лучше. Не нужна мне такая сноха, и сын мне такой не нужен. Всё. Я отказываюсь от тебя, отныне ты мне не сын, я тебе не отец. Можешь забирать свою врачиху и убираться с ней на все четыре стороны.
— Хорошо, отец, — ответил я хладнокровно. — Как ты сказал, пусть так и будет. Я забираю Кумыш и ухожу. Прямо сейчас.
— И правильно сделаешь. И чтобы ноги твоей не было у порога бывшего дома. Ты хочешь загнать меня в могилу, и ты своего добьёшься. Если бы я знал, что ты таким вырастешь, лучше бы взял на воспитание кого-нибудь из детского дома. Посмотри на него, — обратился он к маме. Посмотри на него, это ты его родила, такого. Лучше бы умер в детстве. Это не человек, это волк в человеческом образе. Чтобы имени его никогда не произносилось в этом доме.
— Что произносишь ты сам, Поллы-джан, — в ужасе спросила мама. — Успокойся, ляг. Ведь ты проклинаешь собственного сына, который не сделал ничего плохого.