Мертвые из Верхнего Лога
Шрифт:
А Лада… Лада залилась румянцем, приосанилась, поправила волосы, и губы ее растянула такая же глупая улыбка, какая порой расцветала на лице Дашиной московской подруги Юлечки, когда мимо нее проходил двоечник и безбожный хулиган Сережа Свинников. Даша сто раз пыталась объяснить подруге, что та ведет себя как идиотка. Уж лучше подойти к Свинникову (от которого табаком несет за три метра, даром что ему едва исполнилось четырнадцать!) и что-нибудь приветливо сказать. Например, предложить закурить. Потому что таких дебилов, как он, можно увлечь только копеечными трюками. Но Юльку было не переубедить, она почему-то находилась в полной уверенности, что
Надо же, оказывается, некоторые взрослые ведут себя не менее глупо.
Будучи человеком наблюдательным, да еще и живя бок о бок с красавицей мамой, свободной и чувственной, Даша была уверена, что в свои двенадцать лет знает, как правильно пользоваться многострунной арфой под названием «мужчина».
Она точно знала, что мальчишки (и мужчины заодно, хотя в ее голове еще не вполне укладывался факт, что взрослые мужики, грубоватые, пахнущие куревом и шерстью, с заросшими щетиной подбородками и крупными пористыми носами, когда-то были мальчиками, и пускали воздушных змеев, и подбрасывали шоколад в чей-то почтовый ящик) любят непосредственных и веселых. А искусственную загадочность они сначала не понимают, а потом, когда становятся чуть взрослее, с первого взгляда распознают. Поэтому самое выгодное — просто быть собою. Примитивный, казалось бы, рецепт, но на самом деле это почти волшебное заклинание. Потому что все девчонки вокруг хотят быть Шакирой, Рианной или хотя бы Светкой из параллельного класса, которая в те же свои двенадцать заполняет лифчики настоящей грудью, а не ватой, как остальные.
Вот так думала Даша, сидя в своем укрытии, на скамеечке под пышным кустом отцветшей сирени. И вдруг заметила, что мужчина смотрит прямо на нее, а в глазах его и вопрос, и как будто бы удивление, и явственный интерес.
Даша немного заволновалась, но виду постаралась не подать. Ей ведь необходимо было изображать тупое оцепенение, чтобы никто не понял, что она перестала пить отвар.
Выдержать взгляд Хунсага оказалось трудно — через какое-то время глаза защипало, как будто бы в них попал шампунь. Но Даша уговорила себя потерпеть. Да еще и челюсть нижнюю безвольно уронила — для усугубления эффекта.
Но мужчина вдруг пошел по направлению к ней, и ее желудок от внезапно подступившего страха словно завибрировал. Ничего особенного Хунсаг не делал — даже, кажется, улыбался, но все равно при его приближении стало как-то жутко. От него веяло холодом, как будто бы он только что побывал в подземном склепе и принес в безмятежное, пахнущее травами и жужжащее пчелами летнее утро немного могильной сырости.
За ним веселым пуделем семенила Лада, которая пыталась заглянуть ему в лицо и робким вилянием воображаемого хвоста потребовать, чтобы ее любили. Даша разобрала ее слова: «Девчонка, конечно, глуповата, но ее тоже можно использовать… Прибежала сама, ночью… Случайно ее нашли… Ну и хорошо, а то после Пашки-дурака кто-то нужен для обряда…»
Мужчина отмахнулся от нее, брезгливо поморщившись:
— Уйди. Я сам с ней.
— Да как же сам? Она ведь опоена, — певуче запричитала Лада. — Она же меня знает, я ее кормлю.
— Уйди! — слегка повысив голос, повторил Хунсаг, и это «уйди» было как глыба льда. — Лучше отнеси в подвал еды. У Веры стало мало молока.
— Она что, опять у тебя брюхатая? — Обветренные губы сжались в тонкую линию.
— Не твое дело. Уходи.
Дальше Лада спорить не решилась, хотя и выражение ее лица, и дернувшиеся плечи, а потом и удаляющаяся
Мужчина же уселся на скамеечку рядом с Дашей и некоторое время молчал, как будто к чему-то прислушивался. Молчала и она, с трудом сохраняя на лице отстраненно-туповатое выражение.
— Выходит, Ладу тебе удалось обмануть, — наконец сказал Хунсаг. — Как тебя зовут?
Даша уперлась остекленевшим взглядом в серую пыль под ногами. Не так она проста, чтобы угодить в примитивную ловушку!
— Лада глупа, — все так же, без выражения, заметил мужчина, — но у нее есть опыт. И глаз хороший. Раньше она всегда замечала, когда кто-то не пил отвар.
«Так у нее и до меня были строптивые пленники? — усмехнулась про себя девочка. — Интересно, что с ними случилось потом?»
— А потом с ними случилось то, чего с тобою не произойдет, — сказал он насмешливо, и Даша поняла, что ему каким-то образом удалось прочитать ее мысли. — Во всяком случае, если ты мне доверишься и будешь послушной.
«А может быть, совпадение? Может быть, он не маг, а просто хороший психолог? — засомневалась Даша. И, стараясь, чтобы мысли звучали четко, как произнесенные слова, подумала: Ты — придурок. Убожество. Идиот». Ей было и весело, и страшно, как на американских горках.
Выходка девочки не разозлила мужчину, скорее развеселила — боковым зрением Даша заметила, как уголки его губ немного приподнялись.
— Забавный ты человек, — сказал он. — И храбрый. Это хорошо. Если, конечно, не перебарщивать. Меня зовут Хунсаг.
— Знаю, — все-таки решилась заговорить она. — Меня — Даша. Вы же здесь начальник, да?
— Скорее — вдохновитель. Сколько тебе лет, Даша?
— Тринадцать… почти.
— Я был немногим старше, когда нашел своего учителя, — слегка улыбнулся Хунсаг. — Вернее, когда учитель нашел меня… Значит, тебя привели они? Мертвые?
— Не знаю, можно ли это назвать «привели». — Даша тоже позволила себе улыбку. — Но кажется, я никогда так быстро не бегала.
— Хорошо, — уже без улыбки кивнул мужчина. — Я буду о тебе думать. Больше можешь не скрываться, я велю Ладе не давать тебе отвар. Живи, делай, что она попросит, ни с кем особенно не общайся и жди. Скоро я тебя позову.
Глава 7
Хунсаг прожил на свете больше века и, поскольку за весь столь долгий срок любовь ни разу не встретилась на его пути, привык считать ее чем-то вроде оправдания слабости. Людям слабым и тупоумным скучно наедине с собою, вот они и заполняют саднящие пустоты возмутительными в своей примитивности теориями. Большинство из них, произнося сокровенное «люблю», на самом деле имеют в виду «желаю обладать». Или даже «желаю поработить, отнять душу и превратить в идеал, соответствующий моим личным представлениям о счастье».
Классическая история человеческого мира — залюбоваться золотым завитком, обрамляющим чье-то ухо (или четко прорисованными «кубиками» на чьем-то атлетическом торсе). И внушить себе, слабоумному, что обладатель сих божественных черт похож на того, о ком ты неосознанно мечтал с того момента, когда в главных жизненных приоритетах числилась вообще-то не любовь, а ягодный пломбир и карусели в парке. Обладатель завитка, увидев себя божеством в глазах оппонента, тоже очаровывается и легко внушает себе, что счастье — свет, льющийся из конкретно этих, таких восхищенных глаз. И эти двое начинают древнюю игру, в основе которой — притворство.