Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки
Шрифт:
Вскоре новое персональное дело, на сей раз студентки, которая в общежитии якобы обворовывала соседок. Такая же история: все бичуют воровку и требуют расправы, а Наташа встает на защиту девицы, которую толком и не знала. Ну и, наконец, Наташа вступилась за целую группу ребят, в том числе двух китаистов из нашей академической группы, которых обвинили в «надругательстве» над советским флагом. Наташа в страстной речи доказала лживость обвинений, подвергла критике самого главного обвинителя сокурсника Ю. Любопытно, что вскоре после окончания института Ю. посадили за махинации с золотом и валютой.
Слушал я Наташу и переживал из-за своей ничтожности. Эти переживания способствовали тому, что впоследствии
Ну, а возвращаясь к свадьбе, отмечу, что выступать мне не пришлось. Лишь поблагодарил гостей. Думал, что-то дополнительное о нюансах свадьбы узнаю из дневника Евгения Павловича. Увы, тесть был очень краток:
«16. III. Утром перевез Наташины вещи к Жене. В 16.30 – в загсе. В 18 ч – в банкетном зале «Метрополя» Наташина свадьба.
17. III. Проводили из Внуково Вику Бажанову. Ужинали у нас Бажановы, Кленовские, Улицкие. Бажановы живут у нас».
Из «Метрополя» груженые букетами цветов и подарками мы поехали в мою, а с того дня уже нашу, комнату в общей квартире по адресу ул. Георгиу-Дежа, д. 3. Комнату ранее, еще на третьем курсе, пробил в качестве служебной площади МГИМО папа, используя свои связи с московским мэром В.Ф. Промысловым. Было это непросто, пришлось побегать, посуетиться, поунижаться, постоять в километровых очередях. Зато дом был хороший, кирпичный, комната просторная.
Вместе с нами проживала рабочая семья: он – экскаваторщик, она – секретарша начальника на заводе, двое детей – подросток и малыш. Будучи значительно старше нас, соседи вели себя как полные хозяева. Могли замочить в ванне белье и держать его там сутками. Иногда использовали для вымачивания белья и рукомойник. В кухне не только стряпали, но и трапезничали, громко разговаривали. Дети делали там уроки, старший сын осваивал скрипку. В коридоре у нашей двери дети резвились, играли в футбол. Иногда соседи пускали квартирантов – студентов-заочников Института советской торговли. Так те и пьянки учиняли в местах общественного пользования.
Мы помалкивали, хотя испытывали неудобства. Особенно мешал шум: ведь мы же были студентами, и нам приходилось корпеть над учебниками дома.
Жили мы очень скромно. Холодильником не располагали и зимой хранили съестные запасы в сетках за окном. Ну, а летом ничего не хранили. О телевизоре даже не мечтали. Обладали лишь Наташиным допотопным магнитофоном с бобинами, слушали музыку. Нас, как и многих наших сокурсников, увлекала французская эстрада. И прежде всего творчество шансонье Сальваторе Адамо. Чуть ли не ежедневно и порой целыми вечерами наслаждались мы шедеврами Адамо: «Падает снег», «Иди сюда, моя брюнетка», «Хочу кричать твое имя», «Жизнь короля и жизнь собаки» и многими, многими другими.
Под аккомпанемент этих песен танцевали и выпивали, грызли гранит науки и вели политические дискуссии, болтали по телефону и смотрели в окно на суматошную московскую жизнь. «Падает снег» так и осталась для нас с Наташей любимой песней на всю жизнь. Мы продолжали ее слушать, особенно зимой, когда действительно шел снег и на землю, кружась в вальсе, плавно опускались снежники. Вспоминалась романтичная студенческая пора, и на душе становилось немножко грустно.
В студенческие годы мы с удовольствием смотрели французские фильмы, а девушки-студентки гонялись за французскими духами, которые нет-нет да появлялись в дефицитной советской торговле. Стремились они поспеть и за парижской модой.
Почти идеальный в наших глазах образ Франции несколько затуманивали лишь некоторые из профессоров МГИМО. Молодой преподаватель политэкономии Головко как-то заметил в ходе семинара: французы совсем не такие, какими вы их представляете. Они отнюдь не д'Артаньяны, а люди прижимистые, жуликоватые и смотрят на другие народы сверху вниз.
Из лекций по истории международных отношений выяснялось, что Франция – старый империалистический хищник, в свое время поработивший многие народы Азии, Африки и Америки, а затем устроивший кровопролитные колониальные войны во Вьетнаме, Алжире и ряде других мест. Нам разъясняли, что Париж; сыграл не последнюю роль в развязывании Первой мировой войны, в подталкивании Гитлера к агрессии против СССР, что среди французов было много предателей во Вторую мировую войну. Лекторы внушали, что и современная Франция кишит реакционерами, которые пышут ненавистью к СССР и другим прогрессивным отрядам человечества, плетут против нас интриги.
На занятиях по экономическим предметам тоже обнажалось не совсем приглядное лицо французского капитализма. Оказывается, он отличался паразитизмом, многие французские богатеи ничего не делали и жили за счет процентов на вложенный капитал.
Еще больше преподаватели ругали США, но на студентов это мало влияло. Молодежь увлекалась импортными тряпками и клеймо «сделано в США» считала синонимом высшего качества, сходила с ума от рок-н-ролла и прочих западных мелодий и танцев. Элвис Пресли и другие американцы являлись кумирами, хотя британские «Битлз» и «Роулинг Стоунз» стали теснить конкурентов. Слушать советскую музыку, танцевать под нее на вечеринках, больших и малых, официальных и частных, считалось дурным тоном.
Студенты победнее и попроще «камуфлировали» советские сигареты в американские пачки. А другие, дети дипломатов, гордо курили настоящие «фирменные» и развязно чавкали жвачкой.
В общежитии меня подселили к аспиранту, который хранил под кроватью и в старом разваливающемся шкафу целый клад, состоявший из иллюстрированных американских журналов «Лайф», «Тайм», «Ньюсуик» и переводной западной литературы с грифом «для служебного пользования». Ни я, ни кто другой не спрашивали соседа, откуда у него такие трофеи, но все пользовались этой редкостной библиотекой. Восхищались красочной рекламой сигарет и виски (всадник-ковбой в пустыне на фоне гигантских кактусов; любовная парочка, потягивающая из граненых стаканов со льдом золотистую жидкость на ослепительно белом песчаном пляже у голубого океана). Цепенея от печали и страха одновременно, вдумывались в смысл политических памфлетов, разоблачавших сталинскую систему принудительного труда, отсутствие свобод в СССР. Зачитывались неожиданными для нас версиями Гражданской войны в России, причин развязывания Второй мировой войны, ее хода, современных международных отношений.
Помимо книг и журналов, на наше сознание воздействовали зарубежные студенты. В дверь общежитской комнаты периодически стучал старшекурсник чех и что-нибудь просил: соль, чай, спички. Если он не получал искомое, то неизменно говорил (то ли в шутку, то ли всерьез): «Ты такой же подонок, как Сталин!». Хотя Сталина я не любил, но вскипал, взыгрывало чувство патриотизма, не трогай, мол, наших.
Как-то этот же чех вдруг заявил: «Вы, советские, живете плохо, как нищие!». Я еще не знал тогда, что жизненный уровень в Чехословакии был в самом деле существенно выше, чем в СССР, и очень возмутился, даже подрался с чехом. Еще больше возмутил меня и моих товарищей один немец. Ходил слух, что он происходит из славной революционной семьи, что его прадед принимал Карла Маркса в Первый интернационал, а дед состоял в Политбюро СЕПГ, правящей партии ГДР. Так вот этот потомок революционеров, как-то подвыпив, стал разглагольствовать, что советские солдаты не знали, зачем они воюют, особенно на начальной стадии войны.