Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Одним из первых, кто заинтересовался этими прототипами, был журналист К. Прийма и литературовед И. Лежнев.
Константин Прийма в одной из своих статей рассказывает о том, как однажды удалось ему найти в сарае старухи-казачки среди документов райкомовских работников и газет тридцатых годов письма Шолохова. В тех письмах Михаил Шолохов не раз упоминал о Красюкове, Корешкове и особенно о Плоткине.
– А кто же эти люди – Красюков, Корешков, Плоткин? – спросил журналист у казачки.
Та ответила, что о Красюкове и Корешкове она ничего сказать не может, а Плоткин был председателем колхоза на хуторе Лебяжьем.
Когда исследователь поинтересовался, жив ли теперь Плоткин, старуха ответила: «Может, и жив, а точно не знаю. Знаю, что тогда Шолохов отстоял их, прямо у смерти из лап вырвал двадцатипятитысячников да и многих колхозников».
Один из казаков рассказывал журналисту о Плоткине следующее:
«Приехал он к нам в Вешки в январе 1930 года. Коммунист, волевой, фигура ядреная, литая, роста среднего, темно-русый. Из флотских. Под тужуркой – матросская тельняшка, грудь и руки – в татуировке. Скромен был, выдержан, с острым прищуром глаз… Работал как черт. Был не из краснобаев, но говорил зрело, ядрено, как гвозди в дубы вколачивал. И простой был, сердечно относился к народу. Любили его казаки. И по сию пору в хуторе Лебяжьем добрым словом его вспоминают колхозники».
С вопросом о Плоткине К. Прийма обратился к М.А. Шолохову.
– Да, – ответил Шолохов, – моряка, флотского механика Плоткина и слесаря-путиловца Баюкова я знал хорошо. Много раз встречался с ними на бюро райкома и в колхозах, где они работали. Приходилось мне наблюдать работу и других двадцатипятитысячников. Типичное, что я находил в их делах, было воплощено в образе Давыдова.
Литературовед И. Лежнев писал, как районные работники рассказывали о Плоткине:
«Он быстро схватывал полеводческий опыт, умел понимать людей. Сперва посоветуется с агрономом, намотает на ус, потом проверит на колхозниках. Соберет, бывало, стариков-казаков, подзадорит их так, что деды начинают спорить, а он внимательно слушает, сделает свой вывод. После бесед с агрономом и стариками созовет производственное совещание. Умно, на ходу учился Плоткин у народа. Если кто допустил бесхозяйственность, он тут как тут: «Почему дождь намочил сено?», «Как ты поломал арбу – поленился?!» Отчитает, пропечет до слез. Ни одного проступка не пропускал, чтоб не прошерстить, не пропесочить, да так, что провинившийся долго помнит».
И далее И. Лежнев пишет в статье:
«Житель хутора Лебяжьего, бывший кладовщик колхоза имени Буденного старый казак Чумаков Илья Афанасьевич, красочно рассказывал о Плоткине:
«Сельского дела он не знал, когда приехал, да через стариков понял. В каждой работе участвовал сам. Он не отделялся от массы, кушал с людьми в поле. Тракторист уморится – сам сядет за руль, пашет всю ночь при свете фар. Костюмчик на нем был справный. Что сделал над ним! Лезет под трактор, не глядит, что измазался. Работает за шофера – были у него два автомобиля. Кулаки мешали тут, в округе сидели. А он бился изо всех сил. Не спит, не ист, лишь бы посеяли. Телефон устроил, радиоприемник. В каждой бригаде гармонь, культурные станы о четырех комнатах, занавески. Станов было одиннадцать, побригадно – кухарки. Какой был любопытный до миру! Увидит, что уморились люди – давай, говорит, гармошку, я потанцую. Выходит первым, а за ним все вместе. Старинные казачьи песни играли. У кого свадьба, крестины – придет в гости, да веселый какой! Клуб громадный сделал, баню сделал – тут под горой была. Маслобойню и мельницу он строил. Динамо стояло, освещало хутор, керосину не нужно было… Четыре движка: один поливал плантации, другой освещал, третий – на маслобойне, четвертый – на мельнице. Свинарники – все рубленое, все хорошее, все построил сам. Война разбомбила. Конеферму завел, птицеферму, сад, виноградники, рыбное хозяйство затеял…»
Вот таким и сохранился в памяти донских хлеборобов двадцатипятитысячник Андрей Плоткин.
Но где же он теперь, куда забросила судьба бывшего моряка, первого председателя казачьего колхоза, одного из прототипов Семена Давыдова? Может, умер он или продолжает трудиться где-нибудь в далеком уголке большой страны?
В газете «Правда» от 24 ноября 1958 года был опубликован очерк писателя Анатолия Калинина «Близ станицы Мелиховской». В нем рассказывалось о трудовых делах одного из винодельческих совхозов Ростовской области, о том, как с приходом нового директора П.А. Красюкова совхоз вышел на одно из первых мест среди хозяйств Дона.
Вскоре после того, как этот очерк появился на страницах «Правды», Петр Акимович Красюков неожиданно получил письмо. Оно пришло от «пропавшего без вести» Андрея Плоткина. Тот писал:
«Здравствуй, дорогой старый дружище Петр Акимович! Тебя мое письмо <…>»
Автор очерка разыскал Андрея Плоткина…
И Андрей Андронович рассказывает мне о своей жизни, о дружбе с Петром Красиковым, о своих хороших знакомых и друзьях, о Шолохове.
– Помню, – говорит он, – познакомился я с Михаилом Александровичем при таких обстоятельствах. Тяжеловато пришлось нашему молодому колхозу летом 1930 года: урожай еще не сняли, денег нет; чем людей поддержать – ума не приложу. В райкоме мне говорят: «Иди к Шолохову. Он поможет». Я было на дыбы: как я, «социалистический сектор», да пойду за помощью к «частному лицу»?! Но денег занять было негде. Пришлось идти. Принял он меня хорошо, как старого знакомого. Стал расспрашивать о колхозе. Тут я и ввернул ему просьбу свою: «Дайте, мол, денег взаймы, Михаил Александрович, казаков поддержать…»
– А много ли надо? – спросил Шолохов.
– Рублей триста, – отвечаю. А у самого душа не на месте: вдруг откажет.
Вижу, поднимается он, не говоря ни слова, вынимает из ящика деньги и подает мне. Я пообещал, что как только уберем зерновые, тут же деньги верну. С этого времени стал Шолохов колхозу большим другом. Не раз выручал нас, двадцатипятитысячников, не только деньгами, а от прямой смерти спасал…
Андрей Андронович поднимается и приносит папку. В ней письма Шолохова тридцатых годов, книги с дарственными надписями автора. На книге «Поднятая целина» издания «Федерации» 1932 года Шолохов сделал такую надпись:
«Дорогому Андрею Плоткину, одному из многих двадцатипятитысячников, делавших колхозную революцию в Вешенском районе, на дружбу. М. Шолохов. 20-3-1933 г.»
А на книге «Тихий Дон» надпись такая: «Андрею Плоткину, другу – «перегибщику», на память о замечательном 1933 годе и о Вешенском районе; а также о совместном пребывании в Москве и о событиях, бывших за это время. 6 июля 1933 года».
В более поздних письмах к Плоткину Михаил Александрович рассказывает об успехах в районе, о колхозном строительстве, о своей работе. В одном из них сообщает, что казаки допытывались у него, писателя, куда делся их общий друг – Андрей Плоткин!
– Расскажите, – прошу я Андрея Андроновича, – какие эпизоды в «Поднятой целине» особенно напоминают вашу жизнь в хуторе Лебяжьем?
Плоткин на минуту задумывается.
– Кое-что действительно взято писателем из моей жизни. Вот, например, «бабий бунт», так хорошо описанный Шолоховым. Он произошел в хуторе Нижне-Гороховском. Помню, дело так происходило. Еду на коне. Вдруг бежит навстречу мне один из бригадиров:
– Бабы зерно растаскивают!
Бросился я туда. Вижу, открыли бабы амбар, тащат на весы мешки с пшеницей, а потом выносят их на большую подводу. Встал я рядом с конем – решил не выпускать. Уговариваю, хочу выиграть время, пока свои не подоспеют. Нагрузили бабы подводу мешками, начали коня выводить. Я – не пускать. Бросились на меня, стали терзать. Что делать? В кармане наган, но покажи его только – озвереет толпа! К тому же за плетнем казаки сидят, смотрят да покуривают. Кто-то шепнул, что в леваде притаились другие – с обрезами. В общем, поцарапали меня изрядно: разорвали бушлат, тельняшку.
Вдруг крик: милиция!
Бросились бабы кто куда. А это, оказывается, прискакали с поля казаки, поднятые бригадиром. Завернули они подводу, стали сгонять баб обратно во двор. Я же прислонился к плетню и думаю скорбно: как же не смог предотвратить этого антиколхозного выступления. Печально на свой разорванный бушлат смотрю: в чем же теперь ходить буду?
Бабы вопят: «Арестуют нас! Казнят!» Вижу, и тут положение надо выправлять. Проходит мимо казачка, я и подмигнул ей. Она бабенка веселая была – засмеялась. Не помню, как уж, но шутку подхватили другие. Гляжу – заулыбались… В общем, паника вскоре улеглась…