Михаил Васильевич Нестеров

Никонова Ирина

В фигуре Васнецова, очень прямой, внутренне напряженной и строгой, есть уверенная величавость. Его несколько холодная сдержанность, созданная звучанием серого и черного цветов, почти фронтальной посадкой фигуры, точно разбивается живым подвижным узором иконы (может быть, старой росписи), висящей за спиной художника, где на золотистом фоне ее мягко читаются красноватые, темно-зеленые цветы, какие-то сказочные растения. В этом портрете фон играет не только сюжетную роль, как было прежде, но и характеризует одну из сторон творчества Васнецова, и вместе с тем включен в качестве эмоционального момента в образную ткань портрета. Интерьер обогащает наше восприятие образа человека. Здесь найдена его внутренняя связь с характеристикой модели.

Основным в решении образа является утверждение строгой величавости, значительности личности. К этому направлены все средства — и композиционные, и цветовые. Нестеров почти отказывается от обостренной, очень конкретной передачи физиономических черт модели, присущей его портретам того времени (портреты А. Н. Северцова, Н. И. Тютчева), хотя его отношение остается по-прежнему объективным. Момент утверждения этого величавого человека определил и прямую, не по-старчески напряженную посадку фигуры, строгость черт лица, определенность и ясность взгляда. Нестеров таким знал Васнецова, таким хотел видеть его, таким изобразил.

К портрету В. М. Васнецова, несмотря на различные принципы решения, примыкает автопортрет 1928 года (Третьяковская галлерея). Ему предшествовал другой автопортрет, задуманный в конце 1927 и написанный в январе 1928 года. Последний, хранящийся в Русском музее, во многом напоминал рисунок 1918 года (собрание Н. М. Нестеровой). Тот же быстрый мгновенный зоркий взгляд, та же точка зрения снизу, та же претенциозность в образе. На темном фоне резко выделены светом лицо и рука, энергично схватившаяся за край жилета. Черты лица резко очерчены. Из-под пенсне — острый и быстрый взгляд зорких глаз. По своему образному решению, выражающему мгновенное состояние, автопортрет Русского музея очень близок к портретам 20-х годов, близок он и по отношению к модели: резкому, порой граничащему с карикатурностью.

«Автопортрет, — писал Нестеров С. Н. Дурылину, — всем без исключения нравится как по сходству, так и по характеристике. Отзывы о нем разнообразны. Кто находит его несколько старше, чем сам „молодцеватый такой“ оригинал. Кто такое мнение отвергает. Находят его „острым“, что он очень динамичен, что выражает собой всю сумму содеянного этим господином… Словом, хвалят взапуски. А автор „хоть бы что“» ^[164] .

Летом 1928 года Нестеров написал другой автопортрет, во многом знаменовавший поворот к принципам, начало которым было положено в портрете В. М. Васнецова.

164

Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 129.

С. Н. Дурылин в своей книге приводит отрывок из письма к нему жены художника Е. П. Нестеровой от 5 сентября 1928 года: «Работал он его недели две и очень усиленно, часов иногда по 5–6. Похудел, извелся, но добился хорошей вещи… Новый автопортрет нельзя ставить рядом с зимним — настолько тот кажется убогим и жалким. Новый — большой, по колена, в белой блузе, которая написана с большим мастерством. Голова и фигура нарисованы очень строго и красиво. Словом, это серьезная, сильная вещь, лучше всех предыдущих» ^[165] . В этих словах Е. П. Нестеровой заключена большая правда.

165

Там же, стр. 130.

Автопортрет. 1928.

…Высокий человек умным зорким взглядом смотрит на зрителя, взглядом пристальным, неотступным. Нервная подвижность его лица как бы умеряется и успокаивается внутренней сосредоточенностью и собранностью всех мыслей воедино. Эта сосредоточенность определяет прямую внушительную постановку его фигуры, строгую и ясную композицию портрета.

Фигура человека в белой рабочей блузе рельефно выступает на темно-сером, почти глухом фоне. Свет, падающий слева, освещает одну сторону лица, рукав белой блузы, создавая голубоватые, желтые, синие, серые рефлексы, проходя где-то сзади фигуры, высветляет деревянный туес с кистями, покрытый легким цветным узором, блестит на разноцветных кистях. Мы замечаем игру света на фоне, который из глухого темно-серого благодаря красноватым рефлексам вдруг становится коричневатым. Эта игра света, как и сама композиция, далекая от строгой фронтальности (фигура благодаря движению рук и легкому повороту кажется поставленной чуть боком), вносит в образ внутреннюю динамику. Не нарушая строгости и сдержанности композиции, она вместе с тем дает ту подвижность всему образу, без которой он казался бы нарочитым. Здесь, так же как и в портрете Васнецова, художник стремился к значительности и импозантности образа, о чем свидетельствует точка зрения снизу — явление, весьма нехарактерное для большинства портретов 20-х годов.

В автопортрете есть и некоторые отличия от портрета В. М. Васнецова. В нем отсутствует интерьер. Все внимание сосредоточено на фигуре человека. Правда, художник конкретизирует место действия — мастерскую, но ограничивается лишь изображением расписного туеса с кистями. Эта деталь не психологическая, не композиционная, но вместе с тем она определяет основное направление деятельности человека — его занятия живописью. Если в портрете В. М. Васнецова для характеристики духовной устремленности художника Нестеров прибегал к описанию интерьера, то здесь все сведено только к одной детали.

В портрете есть совершенно новая черта. Художника интересует не столько изображение характера, хотя его психологический дар здесь проявляется по-прежнему, сколько выявление основной и главной черты жизни человека, его деятельности. Перед нами образ художника, волевого и активного. В «Девушке у пруда» (1923) или в портрете В. М. Титовой (1928) Нестеров стремился также показать активность модели, но там это скорее была подвижность человеческой натуры вообще. И только теперь он делает активное отношение к происходящему внутренним содержанием образа, основным его стержнем. Острый взгляд человека, прямой и внимательный, и напряженно выжидательный жест его рук, и рабочая блуза, его настороженность и вместе с тем горделивая осанка фигуры — все говорит о характере художника, осознающего значительность своей деятельности. Это выявление главной, определяющей черты в характере — безусловно новое качество. После дореволюционных портретов Нестеров снова возвращается к своей былой концепционности, но содержание его произведений, их внутренняя тема уже совершенно иные. Это тема активного, мыслящего человека, значительного своей деятельностью.

Мы впервые сталкиваемся в искусстве Нестерова с выражением творческого начала в образе человека. В портрете В. М. Васнецова, при всей глубине характеристики и изображения художественных устремлений, этот момент отсутствовал, как отсутствовал он раньше в портрете Н. А. Ярошенко или Яна Станиславского. Здесь момент творчества, момент созидания является основным содержанием портрета.

Во второй половине 20-х годов Нестеров, как правило, отказывается от многих принципов решения, найденных им в дореволюционный период. В большинстве портретов этого времени, таких, как портреты А. Н. Северцова, Н. И. Тютчева, автопортрет Русского музея, мы не находим пейзажного фона; они не отличаются пространственностью композиции, принцип линейного решения, построенного на силуэтной выразительности фигуры, уступает место световому, пластическому принципу. Они отличаются замкнутостью, а иногда нейтральностью фонов, скорее близки по своему характеру работам Перова и Крамского, чем работам самого Нестерова периода 1905–1907 годов. Художник говорил о Крамском: «Он любил голову у человека, он умел смотреть человеку в лицо» ^[166] . Именно этим стремлением смотреть «человеку в лицо», показать его во всей характерности и выразительности определены многие качества портретов этого времени. Мы отнюдь не стремимся доказать неправильность или несостоятельность решения дореволюционных портретов Нестерова. Отойдя от этого решения на определенный период, художник сумел в дальнейшем органично использовать свои прежние принципы, переработав их на новой основе.

166

Там же, стр. 21.

Это обращение к прежним принципам наблюдается уже в автопортрете 1928 года (Третьяковская галлерея). В нем Нестеров во многом строит образ на выразительности светлого абриса фигуры, четко выделяющегося на темном фоне. Автопортрет явился началом тех работ, которые составили Нестерову славу лучшего советского портретиста ^[167] . Он свидетельствует о том, что к 1928 году у художника вырабатывается новый метод.

На первый взгляд творчество Нестерова кажется оторванным от истории советского искусства 20-х годов. Художник постоянно возвращается к своим старым мотивам. Так, например, в том же 1928 году он создает «Элегию» ^[168] (Русский музей), где изображает слепого монаха, идущего по лесистому берегу реки и играющего на скрипке. Однако его творчество было определено реальным ходом истории. Процесс формирования нового метода Нестерова шел вместе с развитием всего советского искусства. Появление именно в 1928 году подобного решения в автопортрете нельзя считать случайностью.

167

Автопортрет был показан на выставке «Лучшие произведения советских художников» (1941, Москва).

168

Картина «Элегия» была экспонирована в числе 16 произведений на выставке Нестерова в 1935 году.