Михаил Васильевич Нестеров
Шрифт:
И вместе с тем и фигуры и предметы находятся в неразрывном внутреннем единстве. Фигуры людей, данные на фоне срезанного сверху гипсового рельефа, оказываются сюжетно и композиционно связанными с ним. На фоне рельефа изображена ваза — основной сюжетный момент композиции.
Эту работу вполне можно считать композиционной картиной. Подобного типа портрет найдет себе место в дальнейшем развитии советской живописи, с ее стремлением раздвинуть рамки изображения, дать человека в непосредственном единстве со средой, определяющей главные стороны его деятельности.
В портрете Кориных Нестеров выступает еще одной характерной для его творчества стороной — он подчеркивает в модели только черты, важные для его замысла. Он выявляет отношение людей к искусству. Художник показывает целеустремленную, жестковатую сосредоточенность Павла Корина и задумчивую лиричность Александра. Образы людей совершенно лишены подчеркивания острохарактерных черт, столь свойственных многим портретам Нестерова 20-х годов. Здесь есть скорее восхищение красотой модели, какая-то торжественная приподнятость образов.
Недаром в самом решении композиции Нестеров использует прежний силуэтный принцип — темные, почти черные фигуры с чеканной определенностью даны на светлом фоне. Художник стремится к чисто зрительной красоте, адекватной самой идее.
Характеристика братьев Кориных была заранее продумана Нестеровым (о чем свидетельствует уже приводимое письмо к С. Н. Дурылину) — их образы воплощали мысль художника о высоком назначении искусства, о служении ему.
В связи с портретом Кориных хотелось бы остановиться на одной стороне творчества Нестерова 20-х годов. В 1928 году художником были созданы такие работы, как портрет В. М. Титовой (в костюме и интерьере 1840-х годов), портрет А. М. Щепкиной (в русском наряде), в 1929 году портрет А. М. Нестерова, полулежащего в красном кресле во весь рост, прозванный художником «Портретом Дориана Грея» [174] .
174
Этот портрет был уничтожен самим художником.
Все эти работы отмечены стремлением представить человека в качестве, отличном от повседневности, стремлением создать образ, лишенный обыденности. Это было своего рода обращение к литературным и историческим прообразам, связанное с желанием приподнять модель над окружающей повседневной жизнью, создать более отвлеченный образ. Здесь Нестеров отчасти смыкался со своим дореволюционным творчеством.
Данная черта была весьма характерна не только для Нестерова. П. П. Кончаловский в начале 20-х годов, отталкиваясь от образов Рембрандта, создает автопортрет с женой. Период 20-х годов отличался постоянным интересом к самым разнообразным художественным традициям — в центре внимания стоял вопрос об отношении к наследию. Это обращение к традициям прошлого часто находилось в прямом отношении с поисками образов, необходимых для выражения бурной и противоречивой действительности. Художнику было подчас легче найти в прошлом прообраз нового, чем увидеть это новое в современнике. Но это была явная попытка связать прошлое и настоящее, найти обобщенное выражение чувств современников путем обращения к великим прообразам.
Но если в перечисленных портретах Нестерова 1928 года это во многом выглядело «костюмировкой», то в портрете Кориных подобная приподнятость вытекала из логики развития самих образов, из ярко выраженного замысла.
Работая в 1925 году над портретом П. Д. Корина, художник говорил, по свидетельству самого П. Д. Корина: «Вот такие юноши стоят на фресках Гирландайо в Санта Мария Новелла во Флоренции» [175] . В 1930 году эта мысль не оставляла его. П. Корин казался «каким-то итальянцем времен Возрождения», но вместе с тем здесь не было ничего искусственного — все исходило из самого творческого замысла, из тех реальных мыслей и чувств, которые волновали художника в этот период. По свидетельству братьев Кориных мысли Нестерова были направлены к Италии, к Возрождению. Позже, в 1931 году, он писал братьям Кориным, бывшим тогда в Италии: «Вы оба впитываете в свой художественный организм эти великие злаки гениальности эпохи, гениальных художников и мастеров своего дела» [176] .
175
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 111.
176
Цит. по кн.: А. Михайлов. М. В. Нестеров. М., 1958, стр. 362.
Нестеров, работая над портретом, был охвачен глубокой верой в искусство, сознанием великой миссии художника. Появление картины на выставке 1932 года было встречено с огромным интересом. И. Э. Грабарь говорил: «При виде этого портрета невольно приходила в голову мысль: вот произведение, достойное Эрмитажа и Лувра, но ни в чем не повторяющее старых мастеров — современное и советское» [177] .
Отличительной чертой дальнейших портретов Нестерова становится тенденциозный выбор модели, близкой по своим духовным устремлениям к мыслям и представлениям самого художника, как бы иллюстрирующей, а правильнее, подтверждающей его новую концепцию человеческой личности, возникшую у него под влиянием тех глубоких изменений в жизни народа, в жизни страны, в человеческих отношениях, которые произошли в начале 30-х годов. Одним из наиболее характерных портретов этого направления был портрет И. Д. Шадра (1934).
177
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 152.
Однако следует отметить, что принципы, провозглашенные Нестеровым в портрете братьев Кориных и продолженные в дальнейшем в портрете И. Д. Шадра, почти не находят своего воплощения в период между 1930 и 1934 годами; исключение составляют портреты И. П. Павлова (1930) и С. С. Юдина (1933), о которых речь пойдет ниже. Видимо, художник еще не совсем твердо ощущал свой новый, избранный им путь в искусстве. 26 мая 1931 года Нестеров писал Е. А. Праховой: «Работаю я мало, живу во всем (и в искусстве) „воспоминаниями“. Область поэтическая, но она не всегда соответствует моему характеру, моей неугомонной природе. Так бы хотелось летом написать хоть один портрет, а писать не с кого… Вот и молчу — „а я все молчу и молчу“, как говорил покойный Павел Петрович Чистяков, безумолку болтая о том о сем, больше об любимом нами всеми „искусстве“… Так-то, дорогая, и я все молчу» [178] .
178
Цит. по кн.: Н. А. Прахов. Страницы прошлого. Киев, 1958, стр. 193.
Этот период во многом отмечен возвратом к прежней тематике. Нестеров делает ряд повторений своих прежних картин: «Свирель» (1931; собрание Е. П. Разумовой, Москва), «За Волгой», «Два лада» (1933; собрание Н. В. Юдиной, Москва). Пишет такие произведения, как «Св. Владимир» (1931; собрание Е. П. Разумовой), «Отцы пустынники и жены непорочны» (1932; собрание Н. В. Юдиной), «Страстная седмица» (1933; собрание Н. М. Нестеровой). В его работах звучат часто элегические мотивы: «На пашне» (1931; собрание О. М. Шретер, Москва), «Меланхолический пейзаж» (1931), «Лель» (1933; Русский музей), «На Волге» («Одиночество») (1934; собрание О. М. Шретер).
Лель. 1933
Однако в это же время появляются работы весьма интересные для развития Нестерова-портретиста. Речь идет о двух этюдах, написанных с сына художника — А. М. Нестерова (оба этюда хранятся в собрании Н. М. Нестеровой). Первый из них относится к 1931 году, второй — портрет А. М. Нестерова в испанском костюме — сделан в 1933 году [179] . Оба они невелики по размеру.
<179
Портрет А. М. Нестерова в испанском костюме (1933) был на выставке произведений Нестерова в 1947 году в ЦДРИ (Москва). Второй вариант этого портрета относится к 1937 году (Государственная картинная галлерея Армении, Ереван).
Портрет А. М. Нестерова. Этюд. 1931
Портрет А. М. Нестерова в испанском костюме. Этюд. 1933
В портретах нет интерьера; в первом изображена голова человека в профиль, во втором голова и руки. И в том и в другом портрете художник ставил перед собой как психологическую, так и чисто живописную задачу. Различные по восприятию и образу, эти портреты подчас кажутся написанными с разных моделей. Они передают разные грани характера, разные грани личности.