Михаил Васильевич Нестеров
Шрифт:
Беда с вами, „молодняком“, нам, людям века минувшего» [204] .
Однако этот портрет, на наш взгляд, представляет безусловный интерес. Прежде всего поражает необычайно смелая композиция. Над сидящей женщиной, прямо над ее головой, на той же самой оси стоит скульптурный бюст. Причем линии плеч модели и скульптуры повторяют одна другую, повторяется также поворот головы. У художника была внутренняя задача — сопоставить чуть холодноватую замкнутость мраморного бюста с внутренним состоянием портретируемой. Поэтому повторяется не только общий абрис скульптуры и модели, повторяются линии рта, носа, даже глаз. Замкнутая полуулыбка, готовая стать горькой, застыла на плотно сжатых, темно накрашенных губах, резко выделяющихся на бледном матовом лице женщины, столь близком по цвету к скульптурному портрету. Черные платье и волосы резко контрастируют с бледностью лица, со светлым ожерельем, резко выделяются на сером фоне.
204
Цит.
Женщина сидит прямо, в фас, в очень спокойной позе, но скрытое нервное напряжение ощущается в сомкнувшихся пальцах рук, в повороте головы, в скошенных глазах, устремленных в сторону. Оно подчеркивается спадающими вниз мелкими, кажущимися неживыми белыми цветами, стоящими в узкой и высокой стеклянной вазе. Это настороженное холодноватое напряжение человека замкнуто в нем самом и почти незаметно, как замкнут абрис фигуры, как неподвижна мраморная скульптура с застывшей на лице неопределенной полуулыбкой. Энергию, которую можно предполагать в женщине, художник не подчеркивает, как это было в портрете И. П. Павлова или С. С. Юдина; она составляет качество, внутренне присущее самой модели, но лишенное активного выражения.
В портрете Е. И. Таль художник обращается только к сугубо личным качествам модели, ей индивидуально присущим, здесь уже нет характеристики деятельности человека, как было прежде.
Портрет Е. И. Таль отмечен также определенным стремлением к внешней импозантности образа, к цветовой декоративности общего решения. Пышный узор подушки с крупными цветами, мраморный бюст, высокая спинка дивана, гордая посадка фигуры — все вносило в замкнутый в своем частном настроении образ момент парадности.
Черты, наметившиеся в портрете Е. И. Таль, находят свое полное выражение в следующей работе — портрете К. Г. Держинской (1937; Третьяковская галлерея) [205] .
Искусство К. Г. Держинской всегда восхищало Нестерова, он был горячим поклонником ее таланта. Художник писал К. Г. Держинской 7 июня 1937 года: «Сумею ли я выразить в письме то чудесное чувство, какое Вы вызвали у меня и всех Вас слушавших гостей моих своим пением „Я помню чудное мгновенье“, „Форель“, также арии Лизы и „Тоски“?
205
Портрет К. Г. Держинской был на выставках: «Лучшие произведения советских художников» (1941, Москва); «Советская живопись и графика» (1945, Рига); «Советская живопись и графика» (1946, Вильнюс); «Выставка произведений русского дореволюционного и советского искусства» (1948, Рига) и других.
Непосредственно я глубоко был тронут этими чудными звуками, образами, но „непосредственное“ чувство — это нечто неуловимое, мало осязаемое, а мне хотелось бы сказать Вам нечто более существенное, понятное…
У Вас счастливо совпадает (говорит с Вами художник) такая приятная внешность, Ваше милое лицо, — с чудесным тембром, фразировкой, с Вашим искренним, пережитым чувством. Такое сочетание даров божиих со школой, умением — дают тот эффект, коим Вы так легко покоряете слушателей — старых или молодых, восторженных или рассудочных. Важно то, что Вы их покоряете „комплексом“, „данных“ Вам природой и хорошей старой школой.
Вот в чем Ваша большая сила и „магия“, и я ей был покорен на минувшем прекрасном вечере, коего Вы были радостью и украшением, и я безмерно Вам благодарен.
Я Ваш должник, но не неоплатный» [206] .
Осенью 1936 года Нестеров сообщил Держинской о своем желании сделать ее портрет. «„Присматривался“ он ко мне долго — писала Держинская С. Н. Дурылину. — Часто, когда я приезжала к М. В., он отойдет от меня — я сидела на диване — и смотрит — то прямо, то отходя в сторону. Много раз он смотрел на руки. Мне он ничего не говорил, но я стала замечать, что он следит за мной. Сначала я далека была от того счастья, которое я потом узнала, — о желании М. В. писать мой портрет. Под конец стала догадываться…» [207] . Сеансы были начаты только 3 декабря. Нестеров выбрал ясный морозный день. По свидетельству Дурылина, художник, в отличие от своих прежних портретов, очень долго искал позу, костюм, обстановку (в этом проявляется черта, связывающая портрет Держинской с портретом Таль).
206
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 202.
207
Там же, стр. 204.
Нестеров, по словам С. Н. Дурылина, не раз говорил ему, что он ставил себе «большую трудную задачу: теплая правда характеристики должна быть выражена в форме парадного портрета большой артистки, привыкшей выступать в великолепном оперном театре, залитом огнями» [208] .
В первом карандашном двухцветном наброске Держинская изображена сидящей, с руками, протянутыми к невидимым клавишам. Этот эскиз дает решение портрета, близкое к периоду 1930–1935 годов. Но Нестеров отходит от него. Уже во втором эскизе певица нарисована в той же позе, что и в окончательном варианте [209] .
208
Там же, стр. 204.
209
Оба карандашных эскиза к портрету К. Г. Держинской хранятся в собрании К. А. Держинского (Москва). Очень интересен процесс поисков позы и жеста К. Г. Держинской. По словам самой модели, приводимым в книге С. Н. Дурылина, «Нестеров искал позу, где обязательно видны были бы руки». Держинская вспоминает, что когда Нестеров «решил писать стоя, то очень долго искал место для руки — хотел, чтобы она была как бы приподнята (все для того, чтоб лучше была видна вся рука — и кисть и пальцы). Я встала сразу, посмотрела в окно и случайно приложила руку к щеке, — эта поза до известной степени мне свойственна. М. В. чрезвычайно она понравилась.
Я живо помню, как я ему сказала, что хотя это и „моя“ поза, но она немного неестественна. М. В. и тогда, и во все время работы неоднократно говорил: „За позу меня будут осуждать, но не важно, зато рука вся видна: и пальцы, и даже кисть другой руки видна, — я доволен“» (цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 20).
Нестеров писал портрет К. Г. Держинской, как сообщает С. Н. Дурылин в своей монографии, двадцать семь сеансов — с декабря 1936 по конец марта 1937 года. В период работы над портретом художник говорил своей модели, что он пишет портрет не только артистки, но и человека. Во время сеансов Нестеров часто рассказывал К. Г. Держинской свои впечатления от искусства Италии, «очень много говорил и много раз возвращался к вопросу о взаимоотношении людей, о людских душах и сердцах, о том, как складываются дальнейшие пути человека после пережитых потрясений. Однажды он сказал, что, уйдя от окружающей жизни „на леса“ (он подразумевал работы в храмах), он только впоследствии понял и увидал, как много в жизни интересного, большого, мимо которого он прошел» [210] .
210
Цит. по кн.: С. Н. Дурылин. Нестеров-портретист. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 206.
Портрет К. Г. Держинской. 1937
Нестеров уже, видимо, в период окончания портрета не был удовлетворен им. Он писал дочери: «Модель находит, что она на портрете „душка“, а я ей говорю, что мне душку не надо, а надо Держинскую» [211] .
В этом произведении проявилось несоответствие первоначального замысла и окончательного решения, что дает повод думать о каких-то серьезных противоречиях в творчестве художника, о не совсем ясном еще определении своих новых путей.
211
Там же, стр. 207.
Зеленовато-голубой свет зимнего дня падает широким потоком из окна. Серебристо мерцают на фоне темно-коричневой мебели небольшие вазы, настольная лампа, паркетный пол.
У темной тяжелой портьеры в центре этого интерьера стоит женщина в светло-сиреневом платье, спадающем с обнаженных плеч легкими и мягкими волнами, делающими ее фигуру исполненной мягкости и вместе с тем торжественной импозантности. Розовато-сиреневые мелкие цветы, приколотые к платью, живо перекликаются с точно такими же, стоящими в небольшой вазе около высокого окна, за которым видна светлая стена дома, прорезанная окнами. Одной рукой женщина перебирает длинное ожерелье, переливающееся цветами розового, сиреневого, серебристо-лилового. Другая ее рука, обнаженная по локоть, со сверкающим золотым браслетом, мягким, легким, спокойным движением поднятая к щеке, чуть поддерживает голову. Вся фигура поставлена в профиль, к зрителю обращено только лицо с внимательным и ласковым взглядом. Это мягкое движение руки, поднятой к щеке, и выражение глаз вдруг вносят в парадный портрет внутреннюю теплоту и мягкую задушевность. Рядом с женщиной, точно подчеркивая парадность этого портрета, у стены, на высокой подставке красного дерева стоит большая синяя с золотом ампирная ваза. Все основные линии в портрете вертикальны, что вносит в портрет ту торжественность и парадность, которые художник пытается увязать с задушевной мягкостью самого образа.