Миллениум
Шрифт:
– Расскажи! – просим мы.
Василий заметно оживляется, тушит сигарету в пепельнице и говорит, шевеля широкими, раскидистыми бровями в сторону соседки:
– Я почти уверен, почему они поссорились.
– Почему же? – спрашиваем мы.
– Наверняка парень уговаривал девушку расстаться друзьями. Разлюбил, встретил другую. А чтобы смягчить разрыв, призвал к дружбе, мол, это выше всего! Очень по-французски! Сначала любовники, потом друзья. Вполне в национальном духе, если учесть, что лет триста назад их знаменитый Ларошфуко заявил: «Дружба между мужчиной и женщиной – это отношения между бывшими любовниками или между будущими», очевидно подразумевая, что дружбой можно продолжить любовь, – покачав осуждающе головой, поясняет Василий и восклицает: – Какая, к дьяволу, «дружба»?! У них, может быть, и возможна, хотя девушка с журналом, по-моему, не очень-то готова к ней, – кивает он влево. – У нас же всё по-другому. Наши люди отдыхают не по-французски. Верно. А уж любят… как нигде. И расходятся! Смертельными врагами или делая вид, что покидают пустое место. Вы заметили? – ещё больше взбадривается Василий, и мы понимаем, что он переходит к главному. – Наши женщины считают в порядке вещей познакомить нас со своим бывшим любовником, маскируя его под приятеля, но стоит нам последовать их примеру, тут же поднимают скандал! Не бывали в такой ситуации? Ну, всё впереди, значит, а у меня случалось… Я был не прав тогда, любовником и не пахло, но скандал вышел.
Моя девушка, похожая на этого воробышка с журналом, привела однажды в нашу компанию хлыста богемной наружности, заросшего, неопрятного. Лучший друг, говорит, по студии. Она живописью увлекалась, как и многие на архитектурном факультете. Меня будто резануло! Любовник? Или только собираются мне рога наставить? Зажался, молчу, наблюдаю, как те двое беседуют о высоком. А самого будто током бьёт от взрывов их смеха! От вида, как девушка прислоняется к плечу хлыста и хохочет, закрыв глаза.
Не стал я устраивать сцены ревности, а решил привести в следующий раз свою бывшую подругу, филологиню: у нас с ней случилась короткая интрижка на первом курсе. К слову, она-то и познакомила меня с Ларошфуко, чьё выражение о дружбе запало в душу по молодости. Томная, меланхоличная девица. Любила цитировать классиков, а я любил слушать, глядя на её умное личико и пышную грудь. Слушал до тех пор, пока в группе не появилась она, моя любовь, разом затмившая и афоризмы, и роскошный бюст филологини. Роман наш начался бурно, с первого взгляда и, не снижая накала, продолжался до последнего курса, вплоть до этой истории.
Так вот, прихожу я со своей бывшей пассией на очередную тусовку, представляю как подругу, увлекающуюся французской литературой, в частности Ларошфуко. И как доказательство цитирую: «Дружба между мужчиной и женщиной…» – ну и так далее. Моя девушка взглянула на меня с ужасом, словно перед ней был вампир, и выскочила из бара на улицу как была, в одних джинсах и кофточке. А там мороз, дело к Новому году двигалось. Я метнулся за ней, кинув на плечо нашу одежду, уже чувствуя, что хватил лишку, и поймал её перед самым спуском в метро, так быстро она бежала. «Негодяй! – закричала она на меня. – Как ты мог!» – и стала бить меня своими маленькими кулачками. Покраснела вся. А я тогда был ещё крепче, чем сейчас, качок квадратный, мышцы как гранит. Неудивительно, что, ударив меня несколько раз, она вдруг прижала к себе правую руку и заплакала, жалобно взвизгнув…
Поехали в травматологический пункт, сделали снимок: сложный перелом, говорят. Представьте! Кость плохо срасталась, и девушка окончательно поправилась только к самому выпуску. Всё это время я возился с ней, ходил по больницам и всё прочее. Но мы перестали верить друг другу, как – безоглядно! – верили раньше. И это разрушило наши отношения. Скоро я узнал, что ревность была напрасной, хлыст оказался геем, и они с моей девушкой действительно только рисовали. Но поздно, она не простила. О какой дружбе можно было говорить?.. Уехала сразу же после окончания института. В том и отличие. Думаю, что барышня за соседним столиком не стала бы устраивать комедию и ломать об меня руки. Подумаешь, бывшая любовница, а теперь подруга! Чего не бывает!
Василий громко смеётся. В его смехе слышится чувство вины, поэтому, чтобы не смущать товарища, мы с Кузьмой отводим от него свои взгляды, бросаем курить и приступаем к кофе, который давно остыл.
– Грустная история. И глупая, прости за резкость. Впрочем, по молодости все мы глупцы. Вместо того чтобы верить себе, верим чужим людям, – говорю я, выждав минуту.
– Что же дальше? Ты не сразу забыл её? – спрашивает Кузьма.
– «Забыл!» – возмущается наш приятель. От избытка чувств он подпрыгивает на месте, едва не роняя при этом кресло. – Помню! По сей день! Каждый позвонок на её худой спине! Каждую волосинку!
– Зачем же ты женишься?! – поражается Кузьма, разворачиваясь и нависая над Василием в виде вопросительного знака.
– Верите, года два ни на кого не смотрел! – с чувством отвечает Василий. – Но время идёт. Страсти затухают. Моя невеста – не странно ли? – та самая филологиня! Верной оказалась. Москвичка, как и я. Позвонил ей как-то от нечего делать, она тут же откликнулась. Поначалу встречались время от времени, потом всё чаще. В итоге тянем резину одиннадцать лет, вот и до свадьбы дело дошло.
Не вставая, он передвигает кресло немного в сторону, чтобы было удобно смотреть на девушку, продолжающую читать журнал. Воспоминания взбудоражили Василия. Казалось, он весь горел изнутри, то и дело поднося ко рту бокал с водой, чтобы охладить свой пыл. При слове «свадьба» его передёрнуло. Непонимающе пожав плечами, Василий почесал в недоумении затылок, отчего его элегантная причёска взъерошилась, и глубоко задумался. Мы тоже замолчали, переключив внимание на прохожих.
Окончательно стемнело. Вверху, под навесом, зажглись яркие лампочки, и это прибавило чувство уюта. Появилось ощущение, что мы сидим в жёлтом шатре, прозрачные стенки которого позволяли наблюдать за близкой улицей. Там прохаживались люди, в обнимку и поодиночке, и ездили машины.
– Н-да-а-а, похолодало, – снимая со спинки кресла пиджак и надевая его на себя, говорит Кузьма.
Он тронут историей Василия, его доброе веснушчатое лицо выражает сочувствие. Ему бы хотелось что-то посоветовать, подсказать, да собственные воспоминания, разбуженные рассказом товарища, вырываются наружу, и Кузьма начинает:
– Со мной случилось нечто подобное, правда с другим уклоном. В отличие от тебя, Василий, я никогда не верил своей девушке, потому что считал её слишком хорошей для себя. Ещё бы, этакая Царевна-Лебедь, а я вроде угловатого жеребёнка с разъезжающимися ногами. Нескладный, развинченный очкарик, к тому же конопатый. Мы были ровесниками, но она выглядела более взрослой и была очень ответственной. Во всём. Я носился за ней как угорелый по институту, выслеживая, с кем она разговаривает, кому улыбается. А после задавался одним и тем же вопросом – как она может любить меня, такого неказистого на вид? Высокого, худого, словно карандаш, с узкими плечами и светлыми, совершенно бессмысленными глазами! Таким я себе казался недотёпой! Это сейчас я понимаю, что плечи любви не помеха, а тогда думал – конец света!
И я пытал её, когда мы оставались одни. Выговаривал, грозился, что брошу, если не перестанет кокетничать с другими. Она удивлялась, отвечая: «Почему? Дело твоё, но я люблю общество», – и всё в таком духе. Так и следил до пятого курса, хотя точно знал, что она ни с кем, кроме меня, не встречается. Но мне это казалось неестественным, я был не уверен в себе. Вокруг неё так и вились стиляги в туфлях на толстенной подошве. Той зимой она уехала домой на каникулы, в Сибирь, и, вернувшись через три недели, позвонила мне, не дожидаясь, когда мы увидимся, и сказала, что вышла замуж. Вот так. И положила трубку.
Я, естественно, опешил, подумал, что это шутка! Еле дождался утра, помчался в общежитие. Она ко мне даже не вышла! И меня не пустила к себе. А когда начались занятия и я попробовал заговорить, она зыркнула на меня как на врага и отошла. Кончено. Мы никогда больше не общались, хоть и продолжали учиться в одной группе. Я, как увижу кольцо на её пальчике, чувствую, что зеленею от бешенства, но сделать ничего не могу, потому что уж я-то знал, как серьёзно она относилась к любви. Не понял, почему она так поступила? Потом только до меня дошло, что вёл я себя как последний истукан! Пять лет унижал недоверием, в то время как она ждала от меня спокойствия. Кто-то другой дал ей его.