Миля дьявола

Безуглый Дмитрий Георгиевич

Валентайн подошел к более ранним холстам и достал один из них, прислоняя его к стене. На картине нарисован сад, почти чистое небо с редкими, прозрачными облаками и яркое солнце. Ни людей, ни строений, только природа и прекрасная, безветренная, солнечная погода. В том же месте комнаты, на стене висело еще три холста в дорогих, резных рамах, по всей видимости, самые лучшие работы из всех, которые относились к самому началу творчества Моллиган. И все они изображали ту или иную природу: морской пейзаж со спокойной водной гладью, по которой вдалеке скользило

большое парусное судно с фок-мачтой и грот-мачтой; густой лес и кустарники папоротника, среди которых один был наиболее ярким, ветвистым и красочным; цветочная поляна и луга, где вдали на горизонте прорисовывались очертания леса.

– Замечаете сходство? – поинтересовался Аттвуд.

– И не одно, – задумчиво подтвердил фон Эбинг. – Яркие краски, плавные линии, полное отсутствие людей и строений, безветренная, солнечная погода и чистое небо.

– Да, но есть еще кое-что.

Рихард вопросительно посмотрел на Валентайна.

– В каждой картине есть что-то особо выделенное, видите? Вот здесь папоротник, – Аттвуд указал на картину, где был густой лес. – Вот здесь особо подчеркнутыми линиями выделяется судно, здесь цветы.

– Верно. Слишком сильный самоконтроль?

– Думаю, да. Возможно, наравне с особым спокойствием и умиротворенностью, которую мы видим, Эдит испытывала серьезные внутренние переживания, которые усиленно скрывала.

– Поэтому картины слишком умиротворенные, а некоторые штрихи более резкие и глубокие.

– Возможно, именно в это время она влюбилась.

– Не думаю, – возразил Крафт-Эбинг. – Влюбленная девушка, умеющая рисовать, будет изображать свою любовь. Если не портретами любимого, то, к примеру, вот здесь, – он указал на холст с лугами и лесом вдалеке, – могли бы пролетать две птицы бок о бок. Понимаете меня?

– Согласен, – кивнул Валентайн. – Почему нигде нет людей и строений?

– Замкнутость? Интровертность характера?

– Нежелание общества? Предпочтение быть наедине с собой? Возможно.

– Давайте посмотрим следующие работы, – предложил Рихард.

Они развернули холсты более позднего периода. Помимо пейзажной тематики, им попались натюрморты.

– Смотрите, – вдруг указал не несколько картин фон Эбинг. – В этих работах мазки более прямые, угловатые. Видите, здесь и здесь деревья клонятся от ветра, на небе грозовые тучи, нет солнца.

– Да, – протянул Валентайн. – Меняется эмоциональный фон?

– По всей видимости. Она уже частично выплескивает свои переживания на картины. Думаю, это тревожность, возможно, опасения.

– Начальные формы страха?

– Не исключено.

– Знаете что, – Аттвуд принялся решительно доставать все холсты из этой стопки, – давайте-ка поищем изображения людей. Если со временем ее внутренний мир эмоционально меняется, и это переносится на холсты, значит измениться может и подход к художествам. Благодаря тому, как она изобразила человека, мы сможем основательней понять ее характер.

Крафт-Эбинг кивнул и принялся помогать ему. И действительно, через

некоторое время они наткнулись на несколько работ, в которых Эдит Моллиган написала людей. Точнее, на двух картинах – элегантный мужчина, не в помещении, в угольно-черном фраке, длинные узкие фалды пиджака которого приподнимал ветер. Правой рукой он придерживает цилиндр на голове. На одной картине – женщина в большой комнате, сидящая на диване, одетая в белую фланелевую блузку с длинными рукавами, чей ворот плотно подходил под подбородок, закрывая шею напрочь. Черная юбка спускалась до пола, скрывая почти полностью ботинки, и была перехвачена широким, кожаным поясом, который очень плотно обвивал талию. Волосы на голове оголены и спускались прямыми локонами на плечи, а шляпка лежала рядом на диване. На этом четкие контуры предметов и фигуры оканчивались. Лица мужчины и женщины были неясны, размыты, их очертания не могли указывать на какую-либо конкретную личность.

– Поразительно! – воскликнул Аттвуд. – Посмотрите на глаза!

Но Рихард и без того заметил то же, что и Валентайн – глядя на глаза персонажей, создавалось впечатление, что они пусты. По сути, глазницы представляли собой неясные, темные пятна.

– Могу утверждать, что в этот период мисс Моллиган переживала весьма тяжелые для себя дни, – хмуро произнес фон Эбинг. – Нежелание написать лицо и придать ему выражение с помощью глаз – это страх.

– Или отвращение, – добавил Аттвуд.

– Или все вместе. Буквально сквозит внутренней эмоциональной пустотой.

– Кто эти люди? Они кто-то из окружения?

– А если выдуманные?

– Но основа все равно должна быть, – уверенно возразил Валентайн. – Всегда есть первопричина. Через эти вымышленные, по вашим словам, персонажи Эдит передавала свои чувства в отношении к существующим людям.

– Пожалуй, да. Может быть именно здесь речь идет о любви и неких запретах? Что может быть более эмоциональным чувством в жизни молодой девушки, чем любовь?

– Ничего. Почему же тогда мужчина также с неясным лицом?

– Безответная любовь.

– Или страх перед осознанием безответной любви, – произнес Аттвуд. – Однако у Эдит был жених, Оуэн Палмер, и он сейчас в «Уэйнрайт-хаус». Его ли она написала? Или есть тайный поклонник? Тогда женщина – та, кто запрещает, кто является помехой в осуществлении мечты.

– Графиня? – чуть удивленно предположил фон Эбинг.

– Или женщина со стороны мужчины. Его мать, или даже законная супруга.

– Либо любовница или любовницы, если он сексуально активен.

– Вы озвучиваете кощунственные для британского знатного общества вещи, мой друг, – усмехнулся Аттвуд.

– Однако они естественны и природны, как то рождение человека, или восход солнца по утрам. А сила полового влечения и удовлетворения собственной похоти в большинстве случаев основные виновники как радости, так и личных трагедий. Собственно, как и преступлений.

– Как бы то ни было, но сделанные выводы весьма интересны.