Милый друг - английский и русский параллельные тексты

Мопассан Ги Де

All at once he noticed that she was holding an empty cup in her hand, and as she was at some distance from a table, did not know where to put it.	Вдруг он заметил, что г-жа Вальтер, сидевшая далеко от столика, держит в руке пустую чашку и, видимо, не знает, куда ее поставить.
He darted forward with,	Дюруа подскочил к ней:
"Allow me, Madame?"	– Разрешите, сударыня.
"Thank you, sir."	– Благодарю вас.
He took away the cup and then returned.	Он отнес чашку и сейчас же вернулся.
"If you knew, Madame," he began, "the happy hours the _Vie Francaise_ helped me to pass when I was away in the desert.	– Если бы вы знали, сударыня, сколько счастливых мгновений доставила мне "Французская жизнь", когда я был там, в пустыне!
It is really the only paper that is readable out of France, for it is more literary, wittier, and less monotonous than the others.	В самом деле, это единственная газета, которую можно читать за пределами Франции, именно потому, что она самая занимательная, самая остроумная и наиболее разнообразная из газет.
There is something of everything in it."	В ней пишут обо всем.
She smiled with amiable indifference, and answered, seriously:	Госпожа Вальтер улыбнулась холодной в своей учтивости улыбкой.
"Monsieur Walter has had a great deal of trouble to create a type of newspaper supplying the want of the day."	– Моему мужу стоило немало трудов создать тип газеты, отвечающей современным требованиям, -заметила она с достоинством.
And they began to chat.	И они принялись беседовать.
He had an easy flow of commonplace conversation, a charm in his voice and look, and an irresistible seductiveness about his moustache.	Дюруа умел поддерживать пошлый и непринужденный разговор; голос у него был приятный, взгляд в высшей степени обаятельный, а в усах таилось что-то неодолимо влекущее.
It curled coquettishly about his lips, reddish brown, with a paler tint about the ends.	Они вились над верхней губой, красивые, пушистые, пышные, золотистые с рыжеватым отливом, который становился чуть светлее на топорщившихся концах.
They chatted about Paris, its suburbs, the banks of the Seine, watering places, summer amusements, all the current topics on which one can prate to infinity without wearying oneself.	Поговорили о Париже и его окрестностях, о берегах Сены, о летних развлечениях, о курортах -словом, о таких несложных вещах, о которых без малейшего напряжения можно болтать до бесконечности.
Then as Monsieur Norbert de Varenne approached with a liqueur glass in his hand, Duroy discreetly withdrew.	Когда же к ним подошел Норбер де Варен с рюмкой ликера в руке, Дюруа из скромности удалился.
Madame de Marelle, who had been speaking with Madame Forestier, summoned him.	Г оспожа де Марель, окончив беседу с г-жой Форестье, подозвала его.
"Well, sir," she said, abruptly, "so you want to try your hand at journalism?"	– Итак, вы намерены попытать счастья в журналистике? – неожиданно спросила она.
He spoke vaguely of his prospects, and there recommenced with her the conversation he had just had with Madame Walter, but as he was now a better master of his subject, he showed his superiority in it, repeating as his own the things he had just heard.	Он ответил что-то неопределенное насчет своих намерений, а затем начал с ней тот же разговор, что и с г-жой Вальтер. Но теперь он лучше владел предметом и говорил увереннее, выдавая за свое то, что слышал недавно от других.

And he continually looked his companion in the eyes, as though to give deep meaning to what he was saying.	При этом он все время смотрел ей в глаза, как бы желая придать глубокий смысл каждому своему слову.
She, in her turn, related anecdotes with the easy flow of spirits of a woman who knows she is witty, and is always seeking to appear so, and becoming familiar, she laid her hand from time to time on his arm, and lowered her voice to make trifling remarks which thus assumed a character of intimacy.	Г оспожа де Марель рассказала ему, в свою очередь, несколько анекдотов с той неподдельной живостью, какая свойственна женщине, знающей, что она остроумна, и желающей быть занимательной. Становясь все более развязной, она дотрагивалась до его рукава и, болтая о пустяках, внезапно понижала голос, отчего их беседа приобретала интимный характер.
He was inwardly excited by her contact.	Близость молодой женщины, столь явно расположенной к нему, волновала его.
He would have liked to have shown his devotion for her on the spot, to have defended her, shown her what he was worth, and his delay in his replies to her showed the preoccupation of his mind.	Томимый желанием сию же минуту доказать ей свою преданность, от кого-то защитить ее, обнаружить перед ней свои лучшие качества, Дюруа каждый раз медлил с ответом, и эти заминки свидетельствовали о том, что мысли его заняты чем-то другим.
But suddenly, without any reason, Madame de Marelle called,	Вдруг, без всякого повода, г-жа де Марель позвала:
"Laurine!" and the little girl came.	"Лорина!" - и, когда девочка подошла, сказала ей:
"Sit down here, child; you will catch cold near the window."	– Сядь сюда, детка, ты простудишься у окна.
Duroy was seized with a wild longing to kiss the child. It was as though some part of the kiss would reach the mother.	Дюруа безумно захотелось поцеловать девочку, словно что-то от этого поцелуя могло достаться на долю матери.
He asked in a gallant, and at the same time fatherly, tone: "Will you allow me to kiss you, Mademoiselle?"	– Можно вас поцеловать, мадемуазель? – изысканно любезным и отечески ласковым тоном спросил он.
The child looked up at him in surprise.	Девочка посмотрела на него с изумлением.
"Answer, my dear," said Madame de Marelle, laughingly.	Г-жа де Марель сказала, смеясь: - Отвечай:
"Yes, sir, this time; but it will not do always."	"Сегодня я вам разрешаю, сударь, но больше чтоб этого не было".
Duroy, sitting down, lifted Laurine onto his knees and brushed the fine curly hair above her forehead with his lips.	Дюруа сел и, взяв девочку на руки, прикоснулся губами к ее волнистым и мягким волосам.
Her mother was surprised.	Мать была поражена.
"What! she has not run away; it is astounding.	– Смотрите, она не убежала! Поразительно!
Usually she will only let ladies kiss her.	Обычно она позволяет себя целовать только женщинам.
You are irresistible, Monsieur Duroy."	Вы неотразимы, господин Дюруа.
He blushed without answering, and gently jogged the little girl on his knee.	Он покраснел и молча принялся покачивать девочку на одном колене.

Madame Forestier drew near, and exclaimed, with astonishment:	Г оспожа Форестье подошла и ахнула от удивления:
"What, Laurine tamed!	– Что я вижу? Лорину приручили!
What a miracle!"	Вот чудеса!
Jacques Rival also came up, cigar in mouth, and Duroy rose to take leave, afraid of spoiling, by some unlucky remark, the work done, his task of conquest begun.	Жак Риваль, с сигарой во рту, направлялся к ним, и Дюруа, боясь одним каким-нибудь словом, сказанным невпопад, испортить все дело и сразу лишиться всего, что им было уже завоевано, встал и начал прощаться.
He bowed, softly pressed the little outstretched hands of the women, and then heartily shook those of the men.	Он кланялся, осторожно пожимал женские ручки и энергично встряхивал руки мужчин.
He noted that the hand of Jacques Rival, warm and dry, answered cordially to his grip; that of Norbert de Varenne, damp and cold, slipped through his fingers; that of Daddy Walter, cold and flabby, was without expression or energy; and that of Forestier was plump and moist.	При этом он заметил, что сухая горячая рука Жака Риваля дружески ответила на его пожатие, что влажная и холодная рука Норбера де Варена проскользнула у него между пальцев, что у Вальтера рука холодная, вялая, безжизненная и невыразительная, а у Форестье - пухлая и теплая.
His friend said to him in a low tone,	Его приятель шепнул ему:
"To-morrow, at three o'clock; do not forget."	– Завтра в три часа, не забудь.
"Oh! no; don't be afraid of that."	– Нет, нет, приду непременно.
When he found himself once more on the stairs he felt a longing to run down them, so great was his joy, and he darted forward, going down two steps at a time, but suddenly he caught sight in a large mirror on the second-floor landing of a gentleman in a hurry, who was advancing briskly to meet him, and he stopped short, ashamed, as if he had been caught tripping.	Дюруа до того бурно переживал свою радость, что, когда он очутился на лестнице, ему захотелось сбежать с нее, и, перепрыгивая через две ступеньки, он пустился вниз, но вдруг на площадке третьего этажа увидел в большом зеркале господина, вприпрыжку бежавшего к нему навстречу, и, устыдившись, остановился, словно его поймали на месте преступления.
Then he looked at himself in the glass for some time, astonished at being really such a handsome fellow, smiled complacently, and taking leave of his reflection, bowed low to it as one bows to a personage of importance.	Дюруа посмотрел на себя долгим взглядом, затем, придя в восторг от того, что он такой красавец, любезно улыбнулся своему отражению и отвесил ему на прощанье, точно некоей важной особе, почтительный низкий поклон.
III	III
When George Duroy found himself in the street he hesitated as to what he should do.	На улице Жорж Дюруа погрузился в раздумье: он не знал, на что решиться.
He wanted to run, to dream, to walk about thinking of the future as he breathed the soft night air, but the thought of the series of articles asked for by Daddy Walter haunted him, and he decided to go home at once and set to work.	Ему хотелось бродить без цели по городу, мечтать, строить планы на будущее, дышать мягким ночным воздухом, но мысль о статьях для Вальтера неотступно преследовала его, и в конце концов он счел за благо вернуться домой и немедленно сесть за работу.
He walked along quickly, reached the outer boulevards, and followed their line as far as the Rue Boursault, where he dwelt.	Скорым шагом двинулся он по кольцу внешних бульваров, а затем свернул на улицу Бурсо, на которой он жил.

The house, six stories high, was inhabited by a score of small households, trades-people or workmen, and he experienced a sickening sensation of disgust, a longing to leave the place and live like well-to-do people in a clean dwelling, as he ascended the stairs, lighting himself with wax matches on his way up the dirty steps, littered with bits of paper, cigarette ends, and scraps of kitchen refuse.	Семиэтажный дом, где он снимал комнату, был населен двумя десятками семей рабочих и мещан. Поднимаясь по лестнице и освещая восковыми спичками грязные ступеньки, усеянные очистками, окурками, клочками бумаги, он вместе с болезненным отвращением испытывал острое желание вырваться отсюда и поселиться там, где живут богатые люди, - в чистых, устланных коврами комнатах.
A stagnant stench of cooking, cesspools and humanity, a close smell of dirt and old walls, which no rush of air could have driven out of the building, filled it from top to bottom.	Здесь же все было пропитано тяжелым запахом остатков пищи, отхожих мест и человеческого жилья, застарелым запахом пыли и плесени, запахом, который никакие сквозняки не могли выветрить.
The young fellow's room, on the fifth floor, looked into a kind of abyss, the huge cutting of the Western Railway just above the outlet by the tunnel of the Batignolles station.	Из окна его комнаты, находившейся на шестом этаже, открывался вид на огромную траншею Западной железной дороги, зиявшую, словно глубокая пропасть, там, где кончался туннель, неподалеку от Батиньольского вокзала.
Duroy opened his window and leaned against the rusty iron cross-bar.	Дюруа распахнул окно и облокотился на ржавый железный подоконник.
Below him, at the bottom of the dark hole, three motionless red lights resembled the eyes of huge wild animals, and further on a glimpse could be caught of others, and others again still further.	Три неподвижных красных сигнальных огня, напоминавших широко раскрытые глаза неведомого зверя, горели на дне этой темной ямы, за ними виднелись другие, а там еще и еще.
Every moment whistles, prolonged or brief, pierced the silence of the night, some near at hand, others scarcely discernible, coming from a distance from the direction of Asni?res.	Протяжные и короткие гудки ежеминутно проносились в ночи, то близкие, то далекие, едва уловимые, долетавшие со стороны Аньера.
Their modulations were akin to those of the human voice.	В их переливах было что-то похожее на перекличку живых голосов.
One of them came nearer and nearer, with its plaintive appeal growing louder and louder every moment, and soon a big yellow light appeared advancing with a loud noise, and Duroy watched the string of railway carriages swallowed up by the tunnel.	Один из них приближался, его жалобный вопль нарастал с каждым мгновением, и вскоре показался большой желтый фонарь, с оглушительным грохотом мчавшийся вперед. Дюруа видел, как длинная цепь вагонов исчезла в пасти туннеля.
Then he said to himself: "Come, let's go to work." He placed his light upon the table, but at the moment of commencing he found that he had only a quire of letter paper in the place.	– А ну, за работу! – сказал он себе, поставил лампу на стол и хотел было сесть писать, как вдруг обнаружил, что у него есть только почтовая бумага.
More the pity, but he would make use of it by opening out each sheet to its full extent.	Что ж, придется развернуть лист в ширину и писать на почтовой.
He dipped his pen in ink, and wrote at the head of the page, in his best hand,	Он обмакнул перо и старательно, красивым почерком, вывел заглавие:
"Recollections of a Chasseur d'Afrique."	ВОСПОМИНАНИЯ АФРИКАНСКОГО СТРЕЛКА
Then he tried to frame the opening sentence.	Затем принялся обдумывать первую фразу.

He remained with his head on his hands and his eyes fixed on the white sheet spread out before him.	Он сидел, подперев щеку ладонью и пристально глядя на лежавший перед ним чистый лист бумаги.
What should he say?	О чем писать?
He could no longer recall anything of what he had been relating a little while back; not an anecdote, not a fact, nothing.	Он ничего не мог припомнить из того, что рассказывал за обедом, ни одного анекдота, ни одного факта, ничего.
All at once the thought struck him:	Вдруг ему пришла мысль:
"I must begin with my departure."	"Надо начать с отъезда".
And he wrote:	И он написал:
"It was in 1874, about the middle of May, when France, in her exhaustion, was reposing after the catastrophe of the terrible year."	"Это было в 1874 году, в середине мая, в то время, когда обессиленная Франция отдыхала от потрясений роковой годины..."
He stopped short, not knowing how to lead up to what should follow--his embarkation, his voyage, his first impressions.	Тут Дюруа остановился: он не знал, как связать это с дальнейшим - с отплытием, путешествием, первыми впечатлениями.
After ten minutes' reflection, he resolved to put off the introductory slip till to-morrow, and to set to work at once to describe Algiers. And he traced on his paper the words:	Минут десять спустя он решил отложить вступительную часть на завтра, а пока приняться за описание Алжира.
"Algiers is a white city," without being able to state anything further.	"Алжир - город весь белый..." - написал он, но дальше этого дело не пошло.
He recalled in his mind the pretty white city flowing down in a cascade of flat-roofed dwellings from the summit of its hills to the sea, but he could no longer find a word to express what he had seen and felt.	Память вновь нарисовала перед ним красивый чистенький городок, ручейками домов с плоскими кровлями сбегающий по склону горы к морю, но он не находил слов, чтобы передать виденное и пережитое.
After a violent effort, he added:	После долгих усилий он прибавил:
"It is partly inhabited by Arabs." Then he threw down his pen and rose from his chair.	"Часть его населения составляют арабы..." Потом швырнул перо и встал из-за стола.
On his little iron bedstead, hollowed in the center by the pressure of his body, he saw his everyday garments cast down there, empty, worn, limp, ugly as the clothing at the morgue.	На узкой железной кровати, на которой от тяжести его тела образовалась впадина, валялось его будничное платье, поношенное, измятое, скомканное, всем своим отвратительным видом напоминавшее отрепья из морга.
On a straw-bottomed chair his tall hat, his only one, brim uppermost, seemed to be awaiting an alms.	А шелковый цилиндр, его единственный цилиндр, лежавший вверх дном на соломенном кресле, точно ждал, чтобы ему подали милостыню.
The wall paper, gray with blue bouquets, showed as many stains as flowers, old suspicious-looking stains, the origin of which could not be defined; crushed insects or drops of oil; finger tips smeared with pomatum or soapy water scattered while washing.	На обоях, серых с голубыми букетами, пятен было столько же, сколько цветов, - застарелых, подозрительных пятен, о которых никто не мог бы сказать, что это такое: то ли раздавленные клопы, то ли капли масла; не то следы пальцев, жирных от помады, не то брызги мыльной пены из умывального таза.
It smacked of shabby, genteel poverty, the poverty of a Paris lodging-house.	Все отзывалось унизительной нищетой, нищетой парижских меблированных комнат.

Anger rose within him at the wretchedness of his mode of living.	И в душе у Дюруа поднялась злоба на свою бедность.
He said to himself that he must get out of it at once; that he must finish with this irksome existence the very next day.	Он почувствовал необходимость как можно скорее выбраться отсюда, завтра же покончить с этим жалким существованием.
A frantic desire of working having suddenly seized on him again, he sat down once more at the table, and began anew to seek for phrases to describe the strange and charming physiognomy of Algiers, that ante-room of vast and mysterious Africa; the Africa of wandering Arabs and unknown tribes of negroes; that unexplored Africa of which we are sometimes shown in public gardens the improbable-looking animals seemingly made to figure in fairy tales; the ostriches, those exaggerated fowls; the gazelles, those divine goats; the surprising and grotesque giraffes; the grave-looking camels, the monstrous hippopotomi, the shapeless rhinosceri, and the gorillas, those frightful-looking brothers of mankind.	Внезапно к нему вернулось рабочее настроение, и он, сев за стол, опять начал подыскивать такие слова, которые помогли бы ему воссоздать пленительное своеобразие Алжира, этого преддверия Африки с ее таинственными дебрями, Африки кочевых арабов и безвестных негритянских племен, Африки неисследованной и манящей, откуда в наши городские сады изредка попадают неправдоподобные, будто явившиеся из мира сказок животные: невиданные куры, именуемые страусами; наделенные божественной грацией козы, именуемые газелями; поражающие своей уродливостью жирафы, величавые верблюды, чудовищные гиппопотамы, безобразные носороги и, наконец, страшные братья человека - гориллы.
He vaguely felt ideas occurring to him; he might perhaps have uttered them, but he could not put them into writing.	Мысли, рождавшиеся у Дюруа, не отличались ясностью, - он сумел бы высказать их, пожалуй, но ему не удавалось выразить их на бумаге.
And his impotence exasperated him, he got up again, his hands damp with perspiration, and his temples throbbing.	В висках у него стучало, руки были влажны от пота, и, истерзанный этой лихорадкой бессилья, он снова встал из-за стола.
His eyes falling on his washing bill, brought up that evening by the concierge, he was suddenly seized with wild despair.	Тут ему попался на глаза счет от прачки, сегодня вечером принесенный швейцаром, и безысходная тоска охватила его.
All his joy vanishing in a twinkling, with his confidence in himself and his faith in the future.	Радость исчезла вмиг - вместе с верой в себя и надеждой на будущее.
It was all up; he could not do anything, he would never be anybody; he felt played out, incapable, good for nothing, damned.	Кончено, все кончено, он ничего не умеет делать, из него ничего не выйдет. Он казался себе человеком ничтожным, бездарным, обреченным, ненужным.
And he went and leaned out of the window again, just as a train issued from the tunnel with a loud and violent noise.	Он опять подошел к окну - как раз в тот момент, когда из туннеля с диким грохотом неожиданно вырвался поезд.
It was going away, afar off, across the fields and plains towards the sea.	Путь его лежал - через поля и равнины - к морю.
And the recollection of his parents stirred in Duroy's breast.	И, провожая его глазами, Дюруа вспомнил своих родителей.
It would pass near them, that train, within a few leagues of their house.	Да, поезд пройдет мимо них, всего в нескольких лье от их дома.
He saw it again, the little house at the entrance to the village of Canteleu, on the summit of the slope overlooking Rouen and the immense valley of the Seine.	Дюруа живо представил себе этот маленький домик на вершине холма, возвышающегося над Руаном и над широкой долиной Сены, при въезде в деревню Кантле.

His father and mother kept a little inn, a place where the tradesfolk of the suburbs of Rouen came out to lunch on Sunday at the sign of the Belle Vue.	Родители Дюруа держали маленький кабачок, харчевню под вывеской "Красивый вид", куда жители руанского предместья ходили по воскресеньям завтракать.
They had wanted to make a gentleman of their son, and had sent him to college.	В расчете на то, что их сын со временем станет важным господином, они отдали его в коллеж.
Having finished his studies, and been plowed for his bachelor's degree, he had entered on his military service with the intention of becoming an officer, a colonel, a general.	Окончив курс, но не сдав экзамена на бакалавра, Жорж Дюруа поступил на военную службу: он заранее метил в офицеры, полковники, генералы.
But, disgusted with military life long before the completion of his five years' term of service, he had dreamed of making a fortune at Paris.	Но военная служба опостылела ему задолго до окончания пятилетнего срока, и он стал подумывать о карьере в Париже.
He came there at the expiration of his term of service, despite the entreaties of his father and mother, whose visions having evaporated, wanted now to have him at home with them.	И вот, отбыв положенный срок, он приехал сюда, невзирая на просьбы родителей, которым хотелось теперь, чтобы он жил у них под крылышком, раз уж не суждено было осуществиться их заветной мечте.
In his turn he hoped to achieve a future; he foresaw a triumph by means as yet vaguely defined in his mind, but which he felt sure he could scheme out and further.	Он продолжал верить в свою звезду; перед ним смутно вырисовывалось его грядущее торжество как плод некоего стечения обстоятельств, которое сам же он, конечно, и подготовит и которым не преминет воспользоваться.
He had had some successful love affairs in the regiment, some easy conquests, and even some adventures in a better class of society, having seduced a tax collector's daughter, who wanted to leave her home for his sake, and a lawyer's wife, who had tried to drown herself in despair at being abandoned.	Г арнизонная служба благоприятствовала его сердечным делам; помимо легких побед, у него были связи с женщинами более высокого полета, -ему удалось соблазнить дочь податного инспектора, которая готова была бросить все и идти за ним, и жену поверенного, которая пыталась утопиться с горя, когда он ее покинул.
His comrades used to say of him:	Товарищи говорили про него:
"He is a sharp fellow, a deep one to get out of a scrape, a chap who knows which side his bread is buttered," and he had promised himself to act up to this character.	"Хитрец, пройдоха, ловкач, - этот всегда выйдет сухим из воды". И он дал себе слово непременно стать хитрецом, пройдохой и ловкачом.
His conscience, Norman by birth, worn by the daily dealings of garrison life, rendered elastic by the examples of pillaging in Africa, illicit commissions, shaky dodges; spurred, too, by the notions of honor current in the army, military bravadoes, patriotic sentiments, the fine-sounding tales current among sub-officers, and the vain glory of the profession of arms, had become a kind of box of tricks in which something of everything was to be found.	Его нормандская совесть, искушаемая повседневной гарнизонною жизнью с ее обычным в Африке мародерством, плутнями и незаконными доходами, впитавшая в себя вместе с патриотическими чувствами армейские понятия о чести, мелкое тщеславие и молодечество, наслушавшаяся рассказов об унтер-офицерских подвигах, превратилась в шкатулку с тройным дном, где можно было найти все, что угодно.
But the wish to succeed reigned sovereign in it.	Но желание достичь своей цели преобладало.
He had, without noticing it, began to dream again as he did every evening.	Незаметно для себя Дюруа замечтался, как это бывало с ним ежевечерне.

He pictured to himself some splendid love adventure which should bring about all at once the realization of his hopes.	Ему представлялось необыкновенно удачное любовное похождение, благодаря которому разом сбудутся все его чаяния.
He married the daughter of some banker or nobleman met with in the street, and captivated at the first glance.	Он встретится на улице с дочерью банкира или вельможи, покорит ее с первого взгляда и женится на ней.
The shrill whistle of a locomotive which, issuing from the tunnel like a big rabbit bolting out of its hole, and tearing at full speed along the rails towards the machine shed where it was to take its rest, awoke him from his dream.	Пронзительный гудок паровоза, выскочившего из туннеля, точно жирный кролик из своей норы, и на всех парах помчавшегося отдыхать в депо, вернул его к действительности.
Then, repossessed by the vague and joyful hope which ever haunted his mind, he wafted a kiss into the night, a kiss of love addressed to the vision of the woman he was awaiting, a kiss of desire addressed to the fortune he coveted.	И в тот же миг вечно теплившаяся в нем смутная и радостная надежда вновь окрылила его, и он -наугад, прямо в ночную темь - послал поцелуй любви желанной незнакомке, жаркий поцелуй вожделенной удаче.
Then he closed his window and began to undress, murmuring:	Потом закрыл окно и стал раздеваться.
"I shall feel in a better mood for it to-morrow.	"Ничего, - подумал он, - утром я со свежими силами примусь за работу.
My thoughts are not clear to-night.	Сейчас у меня голова не тем занята.
Perhaps, too, I have had just a little too much to drink.	И потом я, кажется, выпил лишнее.
One can't work well under those circumstances."	Так работать нельзя".
He got into bed, blew out his light, and went off to sleep almost immediately.	Он лег, погасил лампу и почти сейчас же заснул.
He awoke early, as one awakes on mornings of hope and trouble, and jumping out of bed, opened his window to drink a cup of fresh air, as he phrased it.	Проснулся он рано, как всегда просыпаются люди, страстно ждущие чего-то или чем-нибудь озабоченные, и, спрыгнув с кровати, отворил окно, чтобы проглотить, как он выражался, чашку свежего воздуха.
The houses of the Rue de Rome opposite, on the other side of the broad railway cutting, glittering in the rays of the rising sun, seemed to be painted with white light.	Дома на Римской улице, блестевшие в лучах восходящего солнца по ту сторону широкой выемки, где проходила железная дорога, были точно выписаны матовым светом.
Afar off on the right a glimpse was caught of the slopes of Argenteuil, the hills of Sannois, and the windmills of Orgemont through a light bluish mist; like a floating and transparent veil cast onto the horizon.	Направо чуть виднелись холмы Аржантейля, высоты Сануа и мельницы Оржемона, окутанные легкой голубоватой дымкой, которая напоминала прозрачную трепещущую вуаль, наброшенную на горизонт.
Duroy remained for some minutes gazing at the distant country side, and he murmured:	Дюруа залюбовался открывшейся перед ним далью.
"It would be devilish nice out there a day like this."	"В такой день, как сегодня, там должно быть чертовски хорошо", - прошептал он.

Then he bethought himself that he must set to work, and that at once, and also send his concierge's lad, at a cost of ten sous, to the office to say that he was ill.	Затем, вспомнив, что надо приниматься за работу, и приниматься немедленно, позвал сына швейцара, дал ему десять су и послал в канцелярию сказать, что он болен.
He sat down at his table, dipped his pen in the ink, leaned his forehead on his hand, and sought for ideas.	Он сел за стол, обмакнул перо, подперся рукой и задумался.
All in vain, nothing came.	Но все его усилия были напрасны.
He was not discouraged, however.	Ему ничего не приходило в голову.
He thought,	Однако он не унывал.
"Bah! I am not accustomed to it.	"Не беда, - подумал он, - у меня просто нет навыка.
It is a trade to be learned like all other trades.	Этому надо научиться, как всякому ремеслу.
I must have some help the first time.	Кто-нибудь должен направить мои первые шаги.
I will go and find Forestier, who will give me a start for my article in ten minutes."	Схожу-ка я к Форестье, - он мне это в десять минут поставит на рельсы".
And he dressed himself.	И он начал одеваться.
When he got into the street he came to the conclusion that it was still too early to present himself at the residence of his friend, who must be a late sleeper.	Выйдя на улицу, он сообразил, что сейчас нельзя идти к приятелю, - Форестье, наверное, встают поздно.
He therefore walked slowly along beneath the trees of the outer boulevards.	Тогда он решил пройтись не спеша по внешним бульварам.
It was not yet nine o'clock when he reached the Parc Monceau, fresh from its morning watering.	Еще не было девяти, когда он вошел в освеженный утреннею поливкой парк Монсо.
Sitting down upon a bench he began to dream again.	Он сел на скамейку и снова отдался своим мечтам.
A well-dressed young man was walking up and down at a short distance, awaiting a woman, no doubt.	Поодаль ходил взад и вперед весьма элегантный молодой человек, по всей вероятности, поджидавший женщину.
Yes, she appeared, close veiled and quick stepping, and taking his arm, after a brief clasp of the hand, they walked away together.	И она наконец появилась, в шляпе с опущенною вуалью, торопливым шагом подошла к нему, обменялась с ним быстрым рукопожатием, потом взяла его под руку, и они удалились.
A riotous need of love broke out in Duroy's heart, a need of amours at once distinguished and delicate.	Нестерпимая жажда любви охватила Дюруа, -жажда благоуханных, изысканных, утонченных любовных переживаний.
He rose and resumed his journey, thinking of Forestier.	Он встал и двинулся дальше, думая о Форестье.
What luck the fellow had!	Вот кому повезло!
He reached the door at the moment his friend was coming out of it.	Он подошел к подъезду в тот самый момент, когда его приятель выходил из дому.
"You here at this time of day.	– А, это ты? Так рано?
What do you want of me?"	Что у тебя такое?

Duroy, taken aback at meeting him thus, just as he was starting off, stammered:	Дюруа, смущенный тем, что встретил его уже на улице, стал мямлить:
"You see, you see, I can't manage to write my article; you know the article Monsieur Walter asked me to write on Algeria.	– Да вот... да вот... Ничего у меня не выходит со статьей, со статьей об Алжире, - помнишь, которую мне заказал господин Вальтер?
It is not very surprising, considering that I have never written anything.	Это не удивительно, ведь я никогда не писал.
Practice is needed for that, as for everything else.	Здесь тоже нужна сноровка, как и во всяком деле.
I shall get used to it very quickly, I am sure, but I do not know how to set about beginning.	Я скоро набью себе руку, в этом я не сомневаюсь, но я не знаю, с чего начать, как приступить.
I have plenty of ideas, but I cannot manage to express them."	Мыслей у меня много, сколько угодно, а выразить их мне не удается.
He stopped, hesitatingly, and Forestier smiled somewhat slyly, saying:	Он смешался и умолк. Форестье, лукаво улыбаясь, смотрел на него.
"I know what it is."	– Это мне знакомо.
Duroy went on: "Yes, it must happen to everyone at the beginning.	– Да, через это, я думаю, все должны пройти, -подхватил Дюруа.
Well, I came, I came to ask you for a lift. In ten minutes you can give me a start, you can show me how to shape it.	– Так вот, я к тебе с просьбой... С просьбой помочь моему горю... Ты мне это в десять минут поставишь на рельсы, покажешь, с какой стороны за это браться.
It will be a good lesson in style you will give me, and really without you I do not see how I can get on with it."	Это был бы для меня великолепный урок стилистики, а одному мне не справиться.
Forestier still smiled, and tapping his old comrade on the arm, said:	Форестье по-прежнему весело улыбался. Он хлопнул своего старого товарища по плечу и сказал:
"Go in and see my wife; she will settle your business quite as well as I could.	– Ступай к моей жене, она это сделает не хуже меня.
I have trained her for that kind of work.	Я ее поднатаскал.
I, myself, have not time this morning, or I would willingly have done it for you."	У меня утро занято, а то бы я с удовольствием тебе помог.
Duroy suddenly abashed, hesitated, feeling afraid.	Дюруа внезапно оробел; он колебался, он не знал, как быть.
"But I cannot call on her at this time of the day."	– Но не могу же я явиться к ней в такой ранний час.
"Oh, yes; she is up.	– Отлично можешь. Она уже встала.
You will find her in my study arranging some notes for me."	Сидит у меня в кабинете и приводит в порядок мои заметки.
Duroy refused to go upstairs, saying:	Дюруа все еще не решался войти в дом.
"No, I can't think of such a thing."	– Нет... это невозможно...