Мир культуры. Основы культурологии
Шрифт:
Антисфен и сторонники
кинизма считают любое
удовольствие — пороком, злом,
а потому, говорят они, нужно
отказаться от всех радостей
мира: семьи, дома, дружбы,
отношений с людьми, богатства.
Мудрец для Антисфена — это
тот, кто отверг все,
что несет с собой цивилизация,
живет совершенно
“естественной” жизнью, достиг
автаркии
(“самодостаточность”): “Мудрец
сам себе
все, что принадлежит другим,
принадлежит и ему.
Безвестность, как и труд,—
благо” [11, с. 54].
Вопреки
очень
Камея Гонзага
распространенным
представлениям о том, что
киники были совершенно лишены морали, заметим: киники (при некоторой
примитивности своих взглядов) стремились определить добродетель как
необходимое мудрецу качество, которое он предпочитает законам государства.
Антисфен говорил: “Добродетель — оружие, которого нельзя отнять. Лучше с
немногими добродетельными сражаться против всех дурных, чем со многими
дурными против немногих честных” [там же]. Они считали справедливость главной
добродетелью. Диоген Синайский (ок. 412—323 до н. э.) полагал, что только
“справедливость дает душе несравненный покой... Тот, у кого справедливость в
душе, не только многим приносит пользу, но больше всего самому себе, ибо не
сделает попытки нанести себе хоть какое-нибудь оскорбление” [там же, с. 128].
Киники отвергали не мораль в принципе, а лишь официальную мораль,
Портрет Антисфена
мораль общества, для которого человек перестал быть мерой всех
вещей, а стал средством, перестал быть гражданином, став
подданным. Диоген из Синопа, бросивший вызов нормам привычного поведения (по
преданию, жил в бочке), действительно мог оскорблять и взоры, и слух
современников. Несмотря на знатность происхождения, он всю жизнь был среди
людей “второго сорта”. Не являясь коренным афинянином, Диоген учился в
гимнасии, находящейся за пределами города, которая называлась Киносарг —
“Резвые собаки” [153, с. 139]. “Кинос” — по-гречески “собака”, и это
слово стало прозвищем Диогена. Как гласит молва, его однажды посетил Александр
Македонский. Удивленный мудростью Диогена, он пообещал выполнить любое его
желание, на что философ сказал: “Отойди, не заслоняй мне солнца”. Но вот еще
одно его высказывание, достойное не любителя парадоксов и эпатирующего
281
поведения, но настоящего мудреца: “Счастливым людям жизнь кажется лучше и
потому смерть — тягостней, а те, кто живет в беде, жизнь переносят тяжелее, зато
смерть принимают легче. А для тиранов и жизнь, и смерть тяжелее, чем для
остальных, потому что живут они гораздо хуже тех, кто страстно стремится умереть,
а смерти боятся так, как те, кто живет самой приятной жизнью” [11, с. 129].
Если киники считали, что удовольствие — причина страха смерти и потому
оно нежелательно для мудреца, то другой философ,
Эпикур, создавший целое направление в
эллинистической философии — эпикуреизм, утверждал,
что именно удовольствие, наслаждение является главным
принципом жизни. В своих рассуждениях Эпикур
связывал удовольствие с теми желаниями, которые может
испытывать человек. Он делил желания на естественные
и
пустые, в свою очередь, естественные — на необходимые
и
только естественные, а необходимые — на необходимые
для счастья, для спокойствия тела и для самой жизни.
“Да, мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда
страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не
Портрет Эпикура
страдаем, то уже нуждаемся в удовольствии. Потому-то
мы называем удовольствие началом и концом счастливой жизни” [325, с. 127]. Но
далее Эпикур говорит о том, что не всякое удовольствие есть благо: “...когда мы
говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия
распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении..., но
мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог” [там же]. Такую
свободу человеку дарует знание, поскольку только оно может освободить человека
от ненужных предрассудков и необоснованных страхов: “Нашей жизни нужна уже
не неразумная вера в необоснованные мнения, но то, чтобы жить нам без тревоги”
[10, с. 247]. Благоразумие, которое Эпикур считает величайшим благом, для него
дороже философии, поскольку дарует счастье, свободу от страха перед смертью. Но
тем не менее именно философия освобождает от неведения: “Пусть никто в
молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься
философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья
души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия
философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья еще нет, или уже нет
времени” [325, с. 125].