Мир тесен
Шрифт:
Я кончил переписывать заметки Малыхина «Наши задачи» и Жолобова «Крепить дисциплину», и мы с Малыхиным сели играть в шахматы. Я быстро выиграл первую партию и, когда мы расставляли фигуры для второй, сказал:
— Товарищ старший лейтенант (Малыхину к празднику присвоили старшего техника-лейтенанта), все ж таки непонятно: неужели радисты флоту не нужны?
— Как это — не нужны? — У Малыхина сделался начальственный взгляд. — Очень даже нужны. Но вам же отвечено ясно: пока нету штатов.
— Когда же появятся?
— Откуда я знаю? — Он чиркнул зажигалкой, мы закурили. — Сам знаешь, Земсков, летом прислали выпуск с Махачкалы, со школы связи. Все заполнено пока что. Давай начинай.
Я двинул королевскую пешку, Малыхин — свою, я сыграл f4, это было мое любимое начало — королевский гамбит, но дальше все шло не по правилам, не по теории, в которой я был слаб, а Малыхин не знал ее вовсе. Он руководствовался одним правилом: брать все, что можно, и лезть в атаку на короля противника. Играл он всегда до получения мата, даже если оставался с голым королем против двух ладей.
Игра шла своим чередом, я отразил его наскоки, отыграл пешку и уже видел возможность нехитрой комбинации, заканчивающейся выигрышем коня, как вдруг мне пришла в голову странная мысль: а не проиграть ли разочек? Вообще-то Малыхин, постоянно проигрывая, не подавал виду, что недоволен, ему было, по его словам, все равно, кто выиграл, но я понимал, что он сердится. Вот я и подумал: дай-ка проиграю разок. Зачем? Чтоб расположить к себе начальника? Неприятная мысль. А все же… ну, просто настроение человеку поднять. Люди ведь, что ни говорите, не любят проигрывать. И я понемногу стал портить себе игру: «просмотрел» комбинацию, «зевнул» слона, позволил Малыхину ворваться ферзем на свой королевский фланг. Короче, проиграл.
— Вот я прижал тебя, а? — Малыхин был в восторге. — Вот это прижал! — Он не торопился расставлять фигуры для новой партии, хотел насладиться сполна успехом. — Ты турой заслонился, а я конем прыг-прыг! Прижал, а? Здорово я тебя, а, Земсков?
Он осыпал пепел с папиросы на китель, а лицо у него сделалось по-детски счастливое, курносый носик вознесся над моим поверженным королем.
— Здорово, — сказал я. — Ну, пойду. Разрешите? Надо боевой листок вывесить.
— Да погоди ты с боевым листком. На, покури, — он протянул пачку «Беломора». — А если б ты королем не сюда, а влево пошел?
— Все равно спасенья не было.
— Точно! — восхищенно подтвердил Малыхин. — Не было спасенья!
— Товарищ старший лейтенант, мне ведь не обязательно в СНиСе радистом. Я ж просился в другую часть. На бэ-тэ-ка, например.
— Да что тебе приспичило? В другой части — начинать сначала, тебя посадят на штат ученика, пока-а еще до самостоятельных вахт дойдет. А тут ты специалист. Не салажонок уже. У тебя вон измерения хорошо получаются, будешь измерителем. Чего еще? Зачем тебе бэ-тэ-ка? Лучшие специалисты по связи всегда в СНиСе служили. Учти.
— Понимаете, — сказал я, — хочется сделать больше…
— Я тебя понимаю, Земсков. У тебя высшее образование…
— Не высшее. Один только курс.
— Пускай неполное высшее. Тебе, конечно, на командира надо учиться. А кто мешает? Сам ты себе помешал, что на курсы не послали.
— Чем это я помешал?
— Вредной болтовней — вот чем.
— Товарищ старший лейтенант, то, что я тут, в команде, высказывал, не обязательно было докладывать комиссару района.
— Ты что? — опешил Малыхин. — Да вы что это говорите, Земсков? Как смеете?
— Простите. Я не говорю, что именно вы доложили. Кто-то из нашей команды…
— К вашему сведению, не имеет роли, где идет болтовня, в команде или за пределами. Сам факт играет. Факт неправильной болтовни. Ясно?
— Сам факт… Но ведь я тоже о факте говорил, а вовсе не болтал. Не понимаю, почему мое стремление узнать правду об этом факте называют «вредной болтовней».
Малыхин встал из-за стола, одернул коротенький китель, энергично сдул с него пепел.
— Смотрю на тебя, Земсков, — сказал он, с видимым сожалением расставаясь с шахматами, — и тоже не понимаю. Вроде ты умный парень, а… — Он замялся.
— А дурак, — помог я ему.
— Это не я сказал. Это ты сказал, — наставил он на меня палец. — Ладно, идите. Вывешивай боевой листок.
Знаете, кто был первый, кого я увидел, выйдя от Малыхина? Сашка Игнатьев! Он шел, слегка косолапя, по коридору, длинный, ухмыляющийся, в распахнутой шинели, в лихо заломленной шапке, — шел мне навстречу и выкрикнул, окая, своим высоким, бабьим голосом:
— Он мертвый пал! Моей рукой водила дикая отвага! И я, смеясь и радуясь, крикнул в ответ:
— Ты не заштопаешь иглой прореху, сделанную шпагой! Мы обнялись, мы хлопали друг друга по спине. Сашка!
Живой, баламутный, пропахший табачищем и тротиловой гарью.
— А я по всему СНиСу бегаю как заяц, тебя ищу. Пока один красавчик не сказал, что ты сидишь у начальника своего.
— Какой красавчик?
— Такой, с нахальными глазами.
— А, Саломыков, — догадался я. — Сашка, погоди минутку, я боевой листок вывешу, и мы поговорим…
— Да некогда мне ждать. — Сашка с интересом уставился на проходивших мимо двух девушек-краснофлоток и сказал им, кивая на меня: — Его полдня ищешь, бегаешь как страус, а он боевой листок вывешивает — видали?
Одна из девушек обернулась, краснощекая, и сказала:
— А ты не бегай, ходи пешком.
Засмеялись обе и убежали в девичий кубрик.
— Ишь какая! — крикнул Сашка. — Кавалерист-девица!
— Телефонист-девица, — поправил я. — Пойдем к нам в кубрик, поговорим. А то скоро у нас баня, стирка…
— «Баня, стирка»! — передразнил Сашка. — Я гляжу, ты живешь — кум королю, сват министру.
— Я всегда хорошо устраиваюсь, — подтвердил я. — Не болван же я какой-нибудь, чтобы плохо устраиваться. Пошли.