Миракулум 2
Шрифт:
Одев одно лишь платье, как он и велел, я снова затянула пояс и провела по складкам юбки ладонями. Ткань приятно холодила кожу, примыкала прямо к ней и струилась волнами вдоль ног до самого пола. Я не чувствовала себя одетой, я чувствовала себя пристыженной, - было очень заметно, что на мне ничего, кроме него нет. Даже грудь читалась под тканью своим естественным рельефом, не прикрытая более суровым материалом или все той же корсетной пластиной.
– Я так не выйду...
И вздрогнула, когда Илиан заглянул за ширму, и вытащил меня обратно в комнату.
– О, гораздо лучше. Никаких украшений.
– Они легли обратно в ларец.
– Распусти волосы.
– Кого ты
– Делай, как я сказал.
Волосы легли на плечи, а пряди от виска, он движением ладони убрал назад:
– Лицо должно быть открытым.
Мне хотелось только одного, закрыть себя руками, и никому не показываться. Будучи облаченной, я чувствовала только свою наготу, потому что этот наглец довел мой облик почти до порочности. Илиан подвел меня к зеркалу, встал за спиной на полшага.
– А теперь смотри. Что скажешь?
– Я, - ничего. Но я знаю, что скажут другие. Господин Эльконн женится на развратной девке, ряженой в шелк.
– Ты знаешь, кто там собрался? Женщины, оттачивавшие свое мастерство обольщения годами. Там царство ароматов, золота, драгоценных камней, парчи и бархата, мужчины привыкли любоваться пудрой и румянами, уже давно забыв об истинной привлекательности женщины.
Мне хотелось сказать что-нибудь нехорошее на это, но не смогла. Потому что на это раз отражение мне понравилось. Я никогда себя такой не видела, и даже не подозревала, что могу выглядеть так, что морального осуждения мне все равно не избежать.
– Но привлекательность, это еще не соблазн, Рыс.
– Тихо продолжил Илиан, разглядывая меня через зеркало.
– Ее нужно сочетать с недоступностью... Ты не поверила мне, когда я едва не признался тебе в любви, и больше своих ошибок я повторять не намерен. Я только хочу, чтобы ты осмыслила мою истину, - твоя дерзость в поведении с Эльконном, твое бесстрашие перед его расправой, твоя гордость и уверенность, твоя сила духа и твоя страсть побуждают лишь к одному желанию, - покорить тебя. Эльконн глупец, ему нужны не женщины, а рабыни, он никогда не сможет оценить...
– Я поняла, Илиан.
– Прервала я льстивую речь помощника, стараясь скрыть собственное смущение.
– Выслушай.
– Выдохнул он.
– Пока не возненавидела. Я не видел прежде никогда ни одной женщины, в которой бы, как в тебе, настолько светилась жизнь, серое пламя, та самая крыса, зверь, над которым не бывает господина и приказчика. Люди, собравшиеся в зале, простят тебе все, если только ты превратишь этот скучный для них пир в непредсказуемую борьбу плененной свободы с закостенелостью этикета и правил двора.
– И как же я это сделаю?
– Просто. Я помогу тебе в этом...
Он вдруг обхватил меня за талию, и, прижав спиной к себе, поцеловал плечо.
– Ты что?!
– Я дернулась и почти вырвалась.
Но оказалось, что Илиан, не отпуская, ловко развернул меня к себе лицом и приник поцелуем к губам, - молниеносно. Пытаясь отпихнуть его, я лишь заставляла его крепче себя удерживать. Как больно телу вспомнилась собственная беззащитность. Не та, когда тебя бьют или пинают, не та, когда связывают и жгут каленым железом, а иная. Когда мужчина силой утверждает власть над женщиной, без ее согласия и против ее воли. Я вырывалась неистово, я даже смогла ударить его прежде, чем Илиан скрутил мои руки за спиной и припер к стене.
– Так и смотри, - он не отводил от меня взгляда, - на всех, как на меня сейчас. Никто не смеет тебя коснуться, никто не имеет над тобой власти. Нет на земле такой силы, чтобы заставить тебя подчиняться...
– Ненавижу тебя!
– Правильно. Ненависть тоже страсть, и более сильная,
– Он отступил.
– Теперь ты увидишь не знатных и могущественных людей, а...
Пощечина, сначала одна, а потом и вторая, оборвали Илиана на полуслове. Я хотела расцарапать его красивое лицо, бить его еще сильнее за пережитый заново страх насилия. Но удержалась, и вылетела из комнаты в бешенстве.
Как было больно. Как жгло! Меня утопило в ненависти, и не только к Илиану, - ко всему вокруг. Горечь захлестнула память множеством воспоминаний о том, что вершилось надо мной в моей жизни, как были жестоки люди... десять лет. Десять долгих последних лет - это мучения, это война, это тюрьма, это пытки, это одиночество и слабость! Когда придет конец всему?
В залу сопроводил меня слуга. Это были другие палаты, не тронутые огнем. Там были не столь широкие окна и высокие своды, и людей, возможно, было не много, но казалось, - полная зала. Когда мой приход возвестили, и я вошла в двери, Эльконну дали дорогу, чтобы хозяин встретил свою невесту. Возникла тишина. Сам вассал немного оступился, подходя ко мне, но взял за руку и развернулся к гостям. Несколько мгновений я еще стояла у порога, давая ближнему кругу себя рассмотреть, и только потом под руку с избранником прошествовала в глубину, где приглашенные музыканты из города Лигго наигрывали веселую мелодию на лютнях. Вассал вел меня, держа мою вытянутую руку на своей, и перед некоторыми особо важными гостями склонял голову, произнося: моя невеста, госпожа Сорс... гости тоже учтиво кивали головами и говорили что-то в ответ. Я не слышала, что говорили. Я никому не кланялась. Я была глуха ко всем речам, я лишь впивалась в каждое лицо взглядом.
Прав оказался Илиан, успев сказать, что не увижу я нынче в этой зале знатных и могущественных людей. Кто они были? Кем они были? Никто и никем! Я никогда не видела этих лиц, и потому не знала, - какой властью они обладают, или какая высокая кровь течет в их жилах, или какими богатствами владеют те или иные персоны. И в то же время эти лица были мне знакомы, - так выглядели мои недруги, так выглядели мои палачи в рясах, мои судьи, мои преследователи, мои ненавистные властители судеб.
Прав оказался Илиан, когда заставил меня облачиться так, а не иначе. Я чувствовала, как дик мой наряд здесь, - волосы свободны, тело тоже, ни на шее, ни на руках нет золотых ошейников и кандалов, и даже пальцы неприлично голы, без камней и колец. Лоскуты обрезанной ткани лентами колышутся в такт моему шагу, как дымчатые украшения, - почти летят, почти невесомы. И господа, и их прекрасные дамы разглядывали меня с разным выражением: женщины презрительно поднимали брови, старухи замысловато и понимающе улыбались, мужчины, не смотря ни на какой возраст, лишь в последнюю очередь созерцания заглядывали в глаза с недоумением и недвусмысленным интересом.
Прав оказался Илиан, сказав, что ненависть, - тоже страсть. Я чувствовала, как румянец жжет мои скулы, а губы так сжаты, что холодны. Каждый взгляд, поднятый на меня, я встречала с вызовом. Кто ты такой? Как ты смеешь? Как далеки вы от меня! Я не выше вас, я другая... вас короновали золотыми венками, а мне одевали огненную петлю на шею.
Чернота вокруг меня смыкалась душным облаком. Я стала прислушиваться к речи, и понимала, что они меня спрашивают, - о моем подвиге в решающий год войны! Отвечая, я отвечала коротко. Слова падали на пол, или затыкали рот, или насмешничали в открытую, или со свистом вонзались остротой в наглого гостя. Я не ведала даже, что говорила, - так кипела во мне черной смолой безысходность...