Миракулум 2
Шрифт:
Илиан, дознатель и ясновидящий, не стал задерживаться с расспросами:
– Что у вас с руками?
– Я избил одного наглого юнца, который вздумал зло пошутить надо мной. Преподал урок, что под плащом нищего встречаются и благородные люди.
– Несомненно. Расскажите, господин ратник, как так вышло, что вы остались один из всего отряда? Это, надеюсь, не тайна, которую вы тоже выгодно продаете?
– Нет.
– Аверс налил себе еще.
– Не тайна.
И стал увлеченно рассказывать. С самого начала, с тех времен, когда еще был жив его главнокомандующий, - Авени-Ор. Про засаду цаттов, про погоню, про бесславное сражение, в котором погиб
– Черная жадность и мне залила глаза, - нехотя признавался Аверс.
– Я предполагал один владеть ими. Такая мысль посетила не только меня, и вскоре я получил удар ножом. Второй успел дать отпор, и в схватке они прикончили друг друга, загрызли насмерть.
– Вам чудом удалось выжить, господин Ньяс. Просто не верится.
– Мое счастье было не только в этом. Я, в отличие от моих товарищей, сумел схоронить свою королевскую грамоту. Я не порвал и не сжег ее, как поступил весь отряд сразу после дезертирства. И горячо радуюсь этому.
– Он хрипнул и кашлянул. Долгий рассказ высушил ему горло, и оружейник вновь опрокинул в себя чарку.
– Я очень хотел жить, и назвался простым человеком, чтобы местные жители, найдя меня на дороге, не добили, а вылечили. Признаюсь, что это не самый смелый поступок, но я же не на суде... я всю войну прожил, скрываясь. Моя проклятая предательская рана, часто открывалась, и снова грозилась убить меня. А больше года назад, я все же понял, что не миновать мне костлявой бестии. Внутри стала копиться хворь, от которой ни у одного лекаря нет лекарства, и боль от ее острых и ядовитых зубов я притупляю хмелем. К чему ж мне теперь все эти сокровища? Я лучше буду жить в достатке и довольствоваться малым, в скором времени уплатив с лихвой за всю вашу щедрость.
Я даже забыла, что за ужином полагалось есть, тем более, что подаваемые яства были вкусными и прельщали даже своим видом, не то что запахом. Я слушала Аверса с неподдельным интересом, и то, что он был рассказчиком за этим столом, оправдывало мое внимание. Я могла смотреть и слушать ратника Ньяса, не вызывая никаких подозрений. А Аверс, напротив, свое внимание рассеивал в равной степени, - то увлекался вином и мясом, то забрасывал трапезу и только говорил. Оружейник пожаловался на то, как нелегко ему пришлось добираться до того места, где была схоронена его грамота. И сколько неприятностей его ждало на дороге... ни Илиан, ни Эльконн его не перебивали. Вассал слушал, больше скучая, а помощник даже вслушивался. Он словно жаждал поймать его на оговорке, или несоответствии, на чем угодно.
– Я повторюсь, что готов немедленно выехать... каюсь, что недозволительно задержал отъезд.
– К сожалению, придется повременить.
– Сказал Эльконн.
– Мы не можем покинуть замок, пока не прибудет важный гость.
– Кто?
– Первосвященник.
– Будет перед кем каяться за все прегрешения...
– заметил Илиан.
– Вам?
– С тенью шутки спросил Аверс.
– Всем, господин Ньяс.
– Каяться я буду перед богом.
– Перед каким?
– Мимолетом спросил Илиан.
– Перед нашим единым богом, быть может, он еще смилостивится и отведет от меня свой страшный суд, подарив побольше
– Я женюсь на его дочери.
– Так молчаливая госпожа, - невеста господина вассала?
– Аверс посмотрел на меня.
– Да.
– Уверенно ответил Эльконн.
– Свадьба состоится на днях.
– А от чего же вы, госпожа, тогда так не веселы?
– Не ваше дело, - огрызнулась я на оружейника.
– Простите.
– Он приложил руку к груди в знак извинения.
– Я уже столько выпил, что несу чушь. Конечно, это не мое дело. Окажите мне честь, позвольте присутствовать на венчании... ведь вино, чует мое сердце, там подадут еще крепче нынешнего. А может статься, будет и не только вино, но и эль или медовая брага...
– Я вас приглашаю, и прощаю вам ваши наглые вопросы.
– За здоровье вашей милости, - Аверс, немедля, долил остатки красного в кубок, - ведь и не упомнишь, как давно мне доводилось сидеть за таким столом, беседовать с достойными людьми и наслаждаться присутствием в зале благородной дамы.
И подмигнул мне. На моем лице видимо, так явно проступило изумление, что он улыбнулся этой выходке. Мало того, что он пил неприлично много, так он еще и борзел спьяну, - так это выглядело внешне. Для Илиана и для Эльконна Аверс вел свою, одному ему ведомою, игру. И я решила перестать быть молчаливой госпожой, раз едва ли не только что Сорс была представлена Ньясу. Когда еще мне выпадет шанс говорить с ним.
– У благородной дамы, к вашему сведению, есть имя. И если эти господа, - я кивнула в сторону, - до сих пор не соизволили представить меня должным образом, то я назовусь сама. Мое имя Крыса, и права мои здесь очень соответствуют моему имени.
– Крыса?
– Да, Крыса.
– Подтвердила я с вызовом.
– И не бойтесь обидеть меня, называя так, я более достойного имени для себя не вижу.
Аверс недоуменно посмотрел на хозяина замка. Правда ли это?
– Пусть называет себя, как хочет... моя невеста с гонором, но я закрываю глаза на этот недостаток.
– Любовь великое чувство.
Лицо Эльконна сковала такая гримаса отвращения, что мне чуть не стало смешно.
– Больше ты не будешь присутствовать за трапезой у господина Эльконна.
– Илиан после, вечером, зашел в мою комнату.
– Это его приказ.
– Почему?
– Прибывают гонцы с посланиями. С завтрашнего дня в замок начинают приезжать знатные приглашенные на вашу свадьбу. Такое событие, как венчание дочери первосвященника не может быть более скромным, чем бал. Лаат хочет публично передать тебя с рук на руки Эльконну, чтобы потом уже никто не сомневался, что его и твое имя впредь ничем не связаны между собой.
– А ты хоть знаешь, Илиан, чем я опозорила своего отца?
– Я знаю о твоем побеге из отчего дома...
– Что еще?
– Что пока тебя искали, ты шпионила на стороне врагов, а после смогла выкрасть важные карты местности... но это подвиг.
– А что еще?
Илиан печально посмотрел на меня.
– Говорят, что ты уверовала в местного Бога.
Я расхохоталась. Никто не знал истинной причины. И если самое страшное, что было на моей совести, это смена религии, то Эльконна ожидает подарок. Сюрприз для его трусости. Мог бы и подумать над тем, почему первосвященник за свою не самую любимую дочь отдает такое богатство.