Мистер Грей младший
Шрифт:
Я киваю.
— Как ты себя чувствуешь, когда я права, Тео? — она кладёт руку мне на щёку, но я отстраняюсь; ладонь безвольно виснет в воздухе, — Я не хочу, чтобы это давило на тебя, милый. Ты был ей не нужен. И чуть не лишил себя жизни… Я скажу то же, что и ты говорил мне… «Ты совсем ненормальный», Теодор. И я по гроб жизни буду благодарна Джеки, — она нежно улыбается, прислоняется губами к моей щеке, а потом, отстранившись, смотрит мне в глаза.
— Иди на показ, Дана, — спокойно говорю я.
— Конечно, — кивает она, — Конечно, я пойду… И ты, Тео. И ты, пожалуйста… Хватит стоять на месте. Твоё сердце не так уж и разбито, как ты думаешь. Ты мужчина, Грей. А мужчинам всегда проще, — она слабо улыбается, — Я знаю, что значит разбитое
Последний раз улыбнувшись, она разворачивается ко мне спиной и двигается к холлу. Каблучки лабутенов стучат по мрамору. Сделав несколько шагов, Даниэль оборачивается. Долго смотрит на меня. Голубые глаза светлы, но полны чего-то болезненного и печального.
— Я люблю тебя, — тихо произносит она. Очень тихо. — Я не пытаюсь говорить громче, потому что ты меня всё равно никогда не услышишь.
Она вымученно улыбается и уходит прочь из квартиры. Потушенный в холле свет, стук двери и сигнализация её автомобиля сообщают об этом. Я остаюсь один и глубоко выдыхаю.
Даниэль Гриндэлльт, почему я так тебя… не переношу?
Прошедший месяц кажется мне самым странным и самым загруженным, самым серым во всей моей бессмысленной жизни. Да, определённо, хватит стоять на месте. Если чему-то приходит конец, надо искать новое начало. Это начало я упорно вижу в браке с Даной, во владении компанией. Я ни капли не ошибался, это так. Я хотел устроить встряску, вызвать мировой тайфун под названием «Полный конец всем и вся», но ураган «Айрин» хорошенько потрепал меня, выбив дыхание из груди, а мысли о фундаментальных переменах вынес холодным ветром. Я начинаю понимать, как сильно я ошибался в человеке, которого, как бы казалось мне, прекрасно знал. Наверное, нет ничего больнее, чем осознание того, что рядом с тобой — твоя любимая чувствовала себя одинокой… Я уже давно перестал рассчитывать на счастливый финал своей жизни, но такого аута я не ожидал. Это бьёт под дых, покрывает тело ледяным потом, а сердце холодной коркой… Но, к удивлению, этот самый серьёзный удар — вдохнул в меня нечто… нечто таинственно-свободное. То, что заставляет чувствовать себя живым.
Дома мне вдруг стало душно от собственных мыслей. И эту роскошную квартиру в центре Сиэтла мне было очень трудно назвать этим коротким, но таким многозначащим словом. Роднее мне был мой «холостяцкий уголок», который я приобрёл ещё «до» возвращения в Сиэтл. Внутри у меня было чувство, что если здесь я и смогу быть счастливым, то мне определённо нужно будет место, где я могу отдаться гордому одиночеству. Потому что без этого… Моё счастье уже было мне недоступно. Я привык к пустой квартире, пустым людям. А когда человек к чему-то привыкает, он подспудно хочет видеть привычное в своей «идеальной» жизни, которую он для себя выстроил. Я хотел поехать туда, но я не был счастлив. И я решил отправиться по ночному городу по своему привычному маршруту юности… В бар «У Молли».
К моему глубочайшему сожалению, пройдя свой не короткий путь к знакомому до боли кварталу, я увидел иную постройку, другое название бара, других людей и… Другую жизнь.
Войдя в помещение, я уселся за самый укромный столик, заказал ликёр и молча созерцал дым сигарет, поднимающийся от рядом сидящих клиентов серым и густым туманом. Мне вновь было одиноко. И я не страдал. Я смотрел и думал. Пытался осознать, что я упустил и перед чем потерял долю своего… чисто человеческого. Когда я успел стать циничным? Когда успел научиться пользоваться людьми? Научился их, порой, просто выбрасывать из своего расписания? Я никогда не мечтал быть таким… А о чём я мечтал? Фрейд. Он понимал всё, что с ним происходило и фиксировал и свои действия, и действия других. Кем бы он обозначил меня? Неудачником ли? Или, наоборот, счастливейший тот, кто поступал глупо?.. Всё возможно. Всё.
— Здесь свободно? — ко мне подошла миловидная блондинка и ухмыльнулось.
—
— А вы не дружелюбны.
— Не вижу причин им быть.
Мой взгляд устремился в её зелёные глаза.
— А я думаю, что они есть… — она положила руку мне на плечо и некрепко сжала, — Я хочу поговорить. Мне нужен тот, с кем можно… поговорить. У вас такое бывает?
— Бывает, но не сейчас, — я сжал губы и сбросил движением плеча её руку. Моё сердце моментально наполнилось диким рвением взбесить. И моё настроение от этого только наливалось желчью, но было и что-то… что цепляло и влекло ко мне окружающих. — Для разговоров можете найти человека менее приятной наружности, но более подготовленного к разговору с блондинкой.
— Чёртов хам! — она открыла шокировано рот и прошипела только эти два слова, тут же меняя своё место дислокации.
Я надрывался от внутреннего смеха. К счастью, жажда выпить перебила мой порыв рассмеяться в голос, и я принялся заливать в себя хороший алкоголь.
Во мне жило чувство неизгладимого одиночества, вместе с невероятнейшим спокойствием, в котором прибывает человек сонный или исконно несчастный, для которого это несчастье является высшим благом и ничего лучше пожелать он не может. Такой человек, никогда не пускает пыль в глаза, не ратует на судьбу, не исповедуется, не прощается с жизнью всякий раз, когда та сталкивает его с трудностями. Мне хотелось стать таким. Или быть жиголо. Во всяком случае, мне нужно было быть свободным.
Но можно ли быть свободным, если ты в маске? Я множество раз нацеплял на себя чужие лица и они мне удивительно шли. Я никогда не был двуличен, я был многолик, позволяя людям видеть во мне то, что они, прежде всего, хотели. Для женщин — любовник, герой их ночного романа и воплощение давних сексуальных фантазий, для мужчин — подлец по собственной воле. А для прочих — что-то между дамским угодником и себялюбивым игроком. При том, никогда, в корне, я таким не являлся. И только для тех избранных, кто по-настоящему знал меня, будь то Макс, Мэйсон или Кен — я выказывал себя тем, кем был на самом деле. Хоть и изуродованный несметным количеством разных масок — настоящий. Это не я сделал с собой, а эти симпатичные намордники, которые липли ко мне и врастали под кожу, в самые кости. И я уже понял, что себя найти мне будет очень сложно. Тот я ушёл. Безвозвратно.
Неподалёку от моего столика, уселась пара подростков, перешедших грань шестнадцати лет. Они смотрели друг на друга глазами собачьей преданности, собачьего восторга, почти что… глазами собачьей весны. Это всё сейчас для них: гормоны, буря чувств, эмоции, эксперименты с алкоголем и в постели, девятое августа года, далёкого от той поры, когда мне было священных семнадцать лет. Благословенных семнадцать лет. С грустной усмешкой, я опустил глаза на дно бокала, покрытого слоем ароматного аперитива. И почувствовал себя старым. Я не могу больше пережить то, что переживают они. Самое смешное, что они думают, что никто, старше их хотя бы на месяц не сможет их понять… Знаю, потому что так думал сам. Но на самом деле… Я могу понять и пойму. А вот кто сможет понять меня? Для разочаровавшегося во всём я слишком молод. Для человека, понявшего, что это всё не для меня — я живу не в том веке. Странное чувство того, что ты лишний… и, вместе с тем, осознание того, что лучше чем здесь… Лучше, чем сейчас, уже не будет. Что-то передёрнуло мышцы лица. Не чувствуя более вкуса, я допил алкоголь и вышел прочь из бара.
Звонок мобильного телефона остановил меня, когда я уже пересекал улицу, ведущую меня к дому той, которая безжалостно изрубила моё сердце. Удивительно, как скоро я преодолел расстояние, чтобы… ощутить укол в сердце? Чёртов мазохист. И дурацкое сердце. Хватит.
Мне позвонил Макс.
«Как нельзя вовремя», — с игривой ухмылкой подытожил я, процедив эти три слова в своём разгромленном, но саркастически-игривом сознании.
***
«Друзья называются», — я иронично хмыкнул, едва переступил порог дома Флиннов.