Мистицизм
Шрифт:
Поскольку каждый человек рождается последователем либо Платона, либо Аристотеля, всякая человеческая душа склоняется к одному из двух способов понимания реальности. Художник, поэт, всякий, кто с благоговением и восторгом взирает на творения, признает тем самым Имманентного Бога. Аскет, и, в частности, аскет интеллектуальный, то есть метафизик, отвращающий свой взгляд от творений и отрицающий чувства ради того, чтобы найти вдалеке несотворенный и неограниченный Источник, на самом деле подчиняется — хотя часто и не подозревает об этом — психологическому закону, порождающему доктрину эманации.
Хорошая карта, то есть хорошая мистическая философия, найдет место для обоих способов интерпретации нашего опыта. Она отметит все пути, по которым самые различные личности достигают одной и той же цели. Она признает все стороны, которыми patria splendida, [219]
219
Великолепное отечество (лат.).
Сам по себе истинный мистик — человек с духом Божиим — едва ли нуждается в картах. Он прокладывает курс через "обширное и бурное море божественного". Однако характерной чертой его интеллектуального смирения является то, что, пытаясь показать другим людям путь, которым он следует, он обычно стремится использовать карты того сообщества, частью которого себя считает. Иногда эти карты оказываются адекватными, более того, они проясняют непонятные странствия исследователя, помогают ему, отмечают межевые столбы. И время от времени он указывает пальцем какое-нибудь пятнышко — огромную высоту видения, город души — и убежденно говорит: "Здесь я был".
Но бывает и так, что карты смущают мистика, отказываются соответствовать его описаниям. Тогда он пытается, подобно Бёме, а позднее Блейку, составить новые карты. Нередко они нарисованы ужасно, ибо не всегда талант к исследованиям сочетается с хорошими навыками в черчении. Исходя из общепринятых условностей, эти карты очень трудно, иногда просто невозможно понять. Как следствие, ортодоксы вынуждены рассматривать их создателей как сумасшедших или еретиков, в то время как те — всего лишь практики, пытающиеся раскрыть великие вещи с помощью несовершенных средств.
Отбросив предубеждения индивидуальных верований и не пытаясь приписать исключительную истинность той или иной религиозной системе или откровению — ибо мы не собираемся здесь впадать ни в полемику, ни в апологетику, — мы вынуждены допустить как исторический факт то, что до сих пор самую лучшую карту мистицизм находил в христианстве. Христианская философия — особенно теология неоплатоников, которая восприняла и гармонично совместила все лучшее из духовного наследия Греции, Индии и Египта, а затем была развита великими мастерами ранней и средневековой церкви, — поддерживала и проясняла откровения отдельных мистиков так, как это не удавалось сделать никакой иной системе мысли.
Мы обязаны великим отцам Церкви первых пяти столетий — Клименту Александрийскому, Иринею, Григорию Нисскому, Августину и, превыше всех, Дионисию Ареопагиту, великому христианскому современнику Прокла, — сохранением той мощной системы лесов, которая позволила последующим католическим мистикам возвести башни и стены Града Божьего. Особое достоинство христианской философии, дающее ей преимущество перед более холодной самодостаточной системой греков, заключается в том, что она переформулирует истины метафизики в терминах личности, добавляя тем самым третий элемент — "живого посредника" между Непознаваемым Богом, или неограниченным Абсолютом, и обусловленным Я. Это был бесценный дар, полученный мудрецами в обмен на золото, ладан и смирну. Он разрешает загадку, с которой рано или поздно сталкиваются все исследователи сверхчувственного: come si convenne l'imago al cerchio, [220] как сочетаются Бесконечное и интимное, оба познанные и почувствованные, но ни то, ни другое не понятое. Этот третий, промежуточный элемент совершенно необходим, если мистицизму дано когда-нибудь достичь своей цели — деятельного единения и полноты жизни — и развить слепой эгоистичный восторг до плодотворной и самозабвенной любви.
220
Как сочетаны были Лицо и круг… ("Рай", XXXIII, 137–138).
Там, где мистики-нехристиане, как правило, оказывались вынужденными сделать выбор в пользу одного из двух великих догматических выражений своего опыта — либо долгого паломничества к трансцендентному и безусловному Абсолюту, либо открытия этого Абсолюта в «основании», духовном начале души, — там христианство позволяло с помощью своей центральной доктрины о Троице найти место обоим и проявить их так, как они есть на самом деле, — дополняющими частями целого. Даже Дионисий, крестный отец доктрины эманации, совместил свою иерархическую схему с догматом о внутреннем Боге — и никого иного не цитирует столь часто Мейстер Экхарт, которого обычно считают проповедником имманентности в ее крайней, пантеистской форме.
Далее, атмосфера христианства — одна из тех, где отдельному мистику легче всего найти плодотворное и здоровое развитие своему дару; подавляющее большинство великих европейских созерцателей были христианами сильного, страстного и личностного типа. Уже этим одним можно обосновать утверждение, что христианство воплотило, по крайней мере на Западе, истинные традиции, обеспечило "путь наименьшего сопротивления" для их преемственности. Привлекательность даже самых больших ересей христианства во многих случаях почти полностью обусловлена мистическим элементом их учений. Примерами тому могут служить гностики, полубратья, [221] братья "Свободного Духа", [222] квиетисты и квакеры. В остальных случаях причиной ереси оказывалась чрезмерная опора на разум в толковании сверхрационального и, как следствие, отсутствие доверия к мистической интуиции. Еретики подобного типа — Арий и Пелагий.
221
Полубратья (fraticelli) — монахи-францисканцы низшего разряда, в наибольшей мере сохранявшие свои мирские связи, но в то же время считавшиеся монахами. — Прим. перев.
222
Ветвь францисканского ордена, отделившаяся в XIII веке. — Прим. перев.
Величайшие мистики, однако, были не еретиками, а католическими святыми. В христианстве "естественный мистицизм" — подобно "естественной религии" скрытый в человечестве и на определенной стадии развития прорывающийся наружу во всякой расе — обрел себя, впервые отождествил свой Объект с личностью, поставил в центр внимания неясного и неопределенного Бога, сконструированного неоплатонизмом из абстрактных философских понятий, разбавленных интуитивными ощущениями индийских экстатиков, и создал основу для медитаций над Реальным. Бесспорно, христианская философия вызывает наше уважение не своей исключительностью, но своей «кафоличностью», т. е. «вселенскостью», всеохватностью, тем, что она находит истину в сотнях других систем — принимает и проясняет мысли греков, евреев и индийцев, сплавляет их в согласованную теологию и говорит рассуждающим мыслителям всех времен и народов: "Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам". [223]
223
Деян. 17:23.
Голос той Истины, которая была однажды поведана всем на Голгофе и вместе с которой был объявлен план мироздания, слышали более или менее отчетливо все великие провидцы, интуитивные вожди людей, обладатели дара Реального. Не многие христианские имена Бога не были известны еще в античности. Для египтян Он был Спасителем; для платоников — Добром, Красотой и Истиной; для стоиков — Отцом и Спутником. Все Четвертое Евангелие было предугадано Клеанфом. Гераклит знал живительный Огонь, о котором говорили свв. Бонавентура и Мехтильда Магдебургская. Бесчисленное число мистиков от Блаженного Августина до св. Иоанна Креста вновь и вновь как эхо повторяют слова Плотина. Верно, что отличительные свойства, выделяющие христианство среди прочих религий, довольно странны и резки — но именно эти свойства создают наилучшие условия для мистической жизни. Его неизменная атмосфера глубокой интимности, прямого и личного контакта с духовной реальностью; восхитительная комбинация великолепия и простоты, сакраментального и трансцендентального — все это соответствует потребностям мистического типа.