Младенца на трон!
Шрифт:
– Какую, государь?!
– в глазах Пожарского мелькнуло странное выражение, словно он заподозрил, что царь сошел с ума.
– Ну-у… - смутился Петр, изобразил в воздухе рукой замысловатую фигуру и продолжил: - В общем, пущай лазутчики твои распускают слухи в новгородских землях, мол, свеи чают всех православных в свою веру еретическую насильно перекрестить. Пущай сказывают, что они из-за того несколько сел уже пожгли. Мужиков, дескать, которые обращаться не пожелали, на кол посажали, баб тоже умертвили, а перед тем еще снасильничали. А детишек малых живьем побросали каких в костер, а иных в реку.
Увлекшись
– А купцам пущай сказывают, мол, король свейский зело поиздержался и мыслит подати наложить на всех заморских торговцев. И часть товаров изъять на прокорм свово войска. Наемников немецких, штук двадцать, что в полоне, отпустите, велите своим там сказывать, будто русский царь втридорога платит. Авось те, кто послабее, сумлеваться станут, надобно ль задарма кровь свою проливать. Да, и несколько отрядов ногайцев и казаков снаряди туды, пущай ворогов за бороденки подергают: крупные войска стороной обходят, а тех, что поменьше, аль от своих отбились, побивают. Надобно, чтоб свеи нос свой боялись из крепостей высунуть, большим-то войском по мелким делам особо не походишь, ни жратвы, ни фуража не напасешься.
Краем глаза царь видел, как Пожарский сел за стол, вынул перо из застывшей руки Филимона и самолично начал записывать его указания. И ведь молчит, не возражает, значит, он, Петр, все правильно говорит. Приятно.
Он замолчал. Князь, закончив писать, поднял на него удивленный взгляд.
– Ужель ты сам все это измыслил, государь?!
Важно кивнув, царь плюхнулся в небольшое кресло, которое всюду таскали за ним, и поджал под себя ноги.
– Как думаешь, поможет нам это свеев одолеть?
– Вестимо, поможет, батюшка. Ох, какие ж намеренья-то у тебя необычные. Хитрец ты, великий государь. Могет, и с ляхами чего-нить похожее учинить?
– Воротынского надобно дождаться, - махнул рукой Петр.
– Сам его наставлю, что Жигимонту сказывать.
Еще из Смоленска он послал гонцов за Иваном Михайловичем и другими членами посольства, которым надлежало отбыть в Польшу и Швецию для переговоров о мире.
– Могет, и прибыл он уже. Сведать, государь?
– Ступай.
Пожарский решительным шагом направился к двери, а Филимон, наконец очнувшийся, поспешно перекрестился и забормотал молитву.
Сентябрьский день клонился к закату. В комнату тенью проскользнула девка с косой до пояса, поклонилась в пол и принялась зажигать свечи. Петр невольно залюбовался ее гибкостью и грацией.
"Эх…"
Глава 24
Голова у Пугала болела уже третий день кряду. А все из-за того, что в последнее время плохо спал ночами. Дурные предчувствия терзали его. Все чаще видел он во сне ту проклятую девицу, ее качающиеся пятки перед глазами, раздувшееся синее лицо с вывалившимся изо рта языком… Порой она оживала и грозила ему багровым пальцем: скоро, скоро придет возмездие! И если раньше Ермолай старался не обращать на это внимания, то теперь точно знал: она права.
А
Атаман с войском стоял в Одоеве, неподалеку от Тулы. Напав на город и разорив его, казаки, как обычно, заняли все жилье. Снова жители сбежали, оставив свои дома захватчикам, и снова те, кто в них не поместился, поставили шатры. Но теперь где-то, в одном из этих шатров, сидел Роговец, и Ермолай ломал голову, чем это может для него обернуться. Пожалуется атаману? Очень даже может быть. А вот что предпримет тот? На казака напасть - это тебе не местного зарубить. Вряд ли Иван Мартыныч такое оставит безнаказанным.
Нда, похоже, тикать отсюда надо, пока не поздно. На Низ уходить. Но как же жалко сбегать, когда вот она, Москва-то со своими богатствами, под боком уже. Проклятый Николка!
– Слышь, Ермолай.
Пугало вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял Сенька Богомол, хорунжий его сотни, которая этой ночью охраняла ворота Одоева.
– Чего тебе?
– Послы царские к Иван Мартынычу прибыли, у северных ворот дожидаются. Кочма велел тебя кликнуть.
Ермолай нахмурился, тряхнул лохматой головой и вышел из караульни.
За воротами стояла крытая повозка, сопровождаемая небольшим конным отрядом. Пугало, тоже верхом, выехал к незваным гостям и гаркнул:
– Чего надобно?!
Вперед выдвинулся молодой парень. Факелы у ворот выхватили из темноты его растрепанные рыжие волосы, покрытое веснушками лицо…
– К Ивану Мартынычу с царской грамотой. Открывай!
– Еще чаво, больно атаману нужны ваши грамотки!
– А вот мы у него и спросим, - усмехнулся рыжий.
Никаких распоряжений на такой случай у Ермолая не было. Он нахмурился и протянул руку:
– Ладно, давай сюда. Сам отвезу.
Но посланец решительно покачал головой.
– Мне государь приказал самому с Иваном Мартынычем переговорить. И вон ему - тоже, - он кивнул на повозку.
Пугало подъехал к ней и наклонился к оконцу. Дверца открылась, и он увидел седобородого старика с лицом, испещренным морщинами. Ермолай, которому не раз приходилось видеть этого человека в Москве, с изумлением уставился на него.
– Старец Амвросий?!
Тот степенно кивнул. Сотник перевел взгляд на рыжего и задумался. Что может быть опасного в конопатом парне и блаженном старике? Да ничего! Только отряд отогнать надо.
Минуты две все молчали, лишь треск факелов да ржание лошадей нарушали тишину осеннего вечера.
– Окромя тебя и старче иных не пущу, - наконец изрек Ермолай, потирая ненавистный шрам.
– Вели им, пущай отходят подальше от города, неча тут.
– Добро, - кивнул парень и, вернувшись к отряду, принялся тихо давать указания.
А Пугало, измученный сомнениями последних дней, наклонился к Амвросию.
– Ты, старче, будущность ведаешь, - негромко сказал он, - так скажи, что нас всех ждет?