Мое побережье
Шрифт:
Тяжелое дыхание и прикрывающиеся веки. Тони позволяет себе толкнуться сильней и хватает распахнувшимся ртом воздух, когда я сжимаю его изнутри и неуверенно подаюсь бедрами навстречу.
Боже, какой он красивый.
Зубы прихватывают ключицу, оставляют влажный след на подбородке. Тони стискивает мои ребра и коротко стонет, проникает жестче, что-то невнятно шепчет.
Дыхание застревает в груди, а внутри, глубоко, там, где рассыпаются палящие искры, прожигая в коже дыры, разрывается настоящий огонь.
Мой. Здесь и сейчас — только мой, открытый только мне и
Он с силой заводит руки мне за голову и переплетает пальцы, отчего даже становится больно. Казалось, будто он сам сгорал в своем собственном пламени.
Он выходит слишком неожиданно, опускает ладонь на член и через считанные секунды с глухим стоном кончает, после чего опорная рука подкашивается, и Тони чуть не падает сверху, в последний момент успевая переместить вес на свободную половину кровати.
В комнате повисает тишина, нарушаемая лишь редкими отголосками все еще звучащей внизу музыки.
Мир, оказывается, продолжал жить в том же ритме.
Я неловко перевернулась на бок, сжимая бедра и слегка подтягивая коленки к груди. Прикрывая ладошками нагую грудь.
Некоторое время Тони лежит с закрытыми глазами, пока ресницы вдруг не дергаются, и взгляд не перемещается на мое лицо.
Он вытянул руку, жестом поманив меня к себе. Прижиматься к его груди казалось странно, но до щемящих ощущений приятно. Так, что впору было бы вот так и заснуть, больше ни за какое золото мира не двигаясь.
— Я не знаю, что говорить, — шепотом поделился он после затянувшейся паузы, берясь рассеянно пропускать меж пальцев мои волосы.
Маленькая слабость — я невесомо чмокнула его в щеку. И прежде, чем успела бы отстраниться — прикосновение к подбородку, вынуждающее взглянуть в глаза.
— Спасибо, — одними губами.
Я не нашлась с ответом. А, возможно, Старк его и не требовал.
Он лишь мягко поцеловал меня в лоб и умиротворенно прикрыл веки.
Комментарий к 18.
1. Позаимствована цитата из телесериала «Шерлок», BBC.
2. Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта».
========== 19. ==========
Думаю, я имела полное право провести весь день в постели.
А вот игнорировать сообщения Тони — вряд ли.
Сама, конечно, виновата. Но сил говорить с ним отчего-то не находилось. Да что там сил — я боялась скосить взор в сторону экрана и взглянуть на уже отправленное.
Окончание моего вечера можно было назвать нормальным ровно настолько, насколько это было возможно с учетом всех обстоятельств. Я провела порядка получаса в душе, даже не подозревая, что Старк может меня ждать, и после ощущала еще больший стыд, когда увидела его, все так же лежавшего в спальне и со скуки уткнувшегося в телефон. А потом — исчезла в комнате аналогичного назначения по прибытии домой, на сей раз закрывшись в ванной не меньше, чем на час.
Он не перечил, едва я заявила, что хочу уехать. Джарвис отвез меня сразу — только успела одеться и относительно привести в порядок безумно растрепавшиеся волосы.
Я не планировала с ним задушевно прощаться, но Тони настоял на своем и заключил меня (к странному чувству неловкости перед Эдвином) в
Я не удержалась и обернулась на заднем сидении в отъезжающем автомобиле, уставившись в окно; жест не укрылся от внимания Старка, и тот коротко взмахнул рукой в качестве прощания.
Он звонил один раз, когда на часах было около трех ночи, а я сидела в давно остывшей воде и была, в принципе, готова поселиться в этом маленьком помещении навсегда.
Наверное, я никогда не проводила столько времени перед зеркалом.
Краснела, обращалась взглядом к потолку и невольно издавала звуки, напоминающие обреченные хныканья, опять рдела и крестила себя дурой, нервно заправляла волосы за ухо. Смотрела.
Будто хотела увидеть какие-нибудь изменения в собственной внешности, ставшие бы свидетельством тому, что произошло считанными часами раннее. Смотрела и не находила.
Все — не больше, чем расшалившееся воображение и напускные домыслы. Те же глаза и те же губы, то же тело и те же веснушки.
Я не сакрализировала случившееся как некое великое событие, особую точку отсчета новой жизни, лишение, в конце концов, чего-то непомерно важного. Единственное, что было в этой ситуации непомерным — раздутый стереотип о значимости сего шага для каждой девушки.
Может, у меня и не были развиты наиболее детальные представления об интимной стороне жизни, как у того же Старка, чьи познания имели под собой сильную практическую базу, но я, по крайней мере, не так уж и плохо училась в школе, чтобы не иметь весьма наивных и надуманных с чуть ли не радикально-феминистской подоплекой взглядов на процесс дефлорации.
Ничего он меня, в самом деле, не «лишал». Разве что чувства собственного достоинства, которое можно сопоставить с фактом становления «одной из…» и попадания в его длинный «послужной список», но и тут неувязка — я ведь сама настояла на такого рода близости.
Чем только думала в этот момент, неизвестно.
«Ну, что теперь сделаешь, — Наташа устало вздыхала и трогала за качающуюся лапку моего «Манящего кота», когда отчитывать меня, заводить нудные нравоучения и по пунктам разъяснять причины, по которым я — самое безрассудное создание на планете, ей, очевидно, порядком надоело. — Было, да было. Сейчас уже ничего не исправишь».
Было, да было.
«Главное, что с обоюдного согласия», — говорила она, поворачиваясь ко мне лицом, и со странной тоской отводила взгляд.
Наташа подъехала ко мне ранним утром; изначально мы договаривались о том, чтобы я вернула ей постиранный сарафан, но, безусловно, было бы глупо предположить, что встреча ограничится двумя минутами.
Она одарила меня требовательным взглядом, уже исходя из которого, не считая многозначительно оброненного: «Ну, рассказывай», становилось ясно: разговор обещает оказаться долгим. Дверь в свою комнату я закрыла плотно — как бы Лесли или, еще хуже, Майк ничего лишнего не уловили; даже Снежок, обидчиво помяукавший на пороге, вскоре оставил попытки пробраться в нашу забаррикадированную обитель.