Моё сердце в твоей груди...
Шрифт:
— Вы все-таки пришли, сеньорита, — улыбнулся Энрике Санчес Монастарио, поднявшись мне навстречу и протянув руку.
Сухо потрескивал костер, и звезды одна за другой зажигались на небе. Я не могла не сравнивать их с сияющим взглядом капитана. Он мог бы пленить и менее черствое сердце. И снова во власти его глаз, улыбки, во власти его голоса я позволила ему поцеловать мою руку и усадить на круглый небольшой камень. А потом мы пекли на костре нарезанные кусочками плоды опунции и говорили обо всем на свете. У бабушки было несколько книг, по которым она обучила меня грамоте, и мы часто обсуждали с ней прочитанное. Больше всего я любила старинные испанские баллады и легенды об отважных
— А помните балладу о влюбленных душах? — спросил он, улыбаясь и подкидывая в костер небольшой шарик перекати-поля. Я кивнула, это была одна из моих любимых.
— Вы могли бы прочесть её для меня? — попросил он.
И я стала читать, как умела. А он слушал, чуть наклонившись вперед и стараясь не упустить ни слова. И когда я дошла до слов «…душа с душой, рука в руке — так шли они сквозь мрак. И был не в силах разлучить их Вековечный Враг…», капитан вдруг вздохнул и перехватил декламацию. Его сильный резкий голос зазвучал, проникая в самое сердце:
…Хоть постарался демон злой влюбленных разлучить,
Но их вела одна любовь, одна святая нить.
И свет влюбленных этих душ горел в безликой мгле,
Их разлучить не мог никто в Аду и на земле…
Он замолчал, сжимая руки и глядя на меня сквозь пламя костра.
— Я никогда не верил, что такое возможно, не верил, что можно так любить, — сказал он, наконец, прерывая затянувшееся молчание. — До тех пор, пока не встретил тебя, Оллин.
Смущенная его словами, я отвела взгляд, но его признание заставило меня снова испытать страх и восторг. Заметив, что я напряжена, капитан улыбнулся и стал декламировать шуточный детский стишок. Я не могла не рассмеяться, так забавно он читал его. Мы беседовали, декламировали стихи и просто молчали, пока не закончилась изрядная кучка хвороста, лежащая возле костра, и небо на востоке не стало сереть. Лишь тогда чары рассеялись, и я поняла, что впервые провела ночь в обществе мужчины.
Как видно, капитан подумал о том же, потому что предложил отвезти меня домой. Но я отказалась от его предложения. Мы стояли возле его коня и смотрели друг на друга. Я не могла ничего сказать, слова застряли вдруг в горле. И сердце прыгало как сумасшедшее в груди. Меня снова охватил отчаянный страх перед тем, что я позволила себе.
— Так скоро, — прошептал Энрике, глядя на меня со странным выражением, — так скоро расставаться!
Моё сердце заныло от его слов. Я заранее страшилась разлуки и тосковала по этому мужчине, но страшилась так же и того, что могло произойти. Я плохо понимала себя и свои чувства, и боялась сделать что-то не так. Менее всего я хотела, чтобы он счел меня распутной и легкомысленной. Я не знала, что делать, как объяснить ему. И тут он шагнул ко мне и обнял, коснувшись губами моих губ. Я в панике отшатнулась, упершись ладонями в его грудь, оттолкнула его и бросилась бежать через заросли.
— Нет, не убегай! — он нагнал меня в три прыжка. На нем не было юбок, которые цеплялись за колючки, а я, как ни старалась, не могла не цепляться за них. Капитан схватил меня, развернул и прижал к себе, зарывшись лицом в мои волосы, выбившиеся из-под слетевшей накидки. Я слышала, как бешено стучит его сердце, и моё сердце тоже колотилось так же сильно. Но самое страшное было в том, что я не могла заставить себя снова оттолкнуть его. Мои руки предали меня, обвившись вокруг его тела, гладя его сильные плечи. Какое-то время мы стояли, обнявшись, словно во власти наваждения.
— Не уходи. Позволь мне видеть тебя хоть иногда, Оллин, — отняв мою голову от своей груди, он посмотрел мне в глаза, — я никогда и никого не просил
Я понимала, с каким трудом даются ему эти слова, и была поражена. Человек, который мог просто взять силой непокорную пеонскую девицу, просил! Сердце мое замерло. Но страх вновь пересилил его желание.
— Я обещала это свидание, — сказала я, медленно, тщательно подбирая слова, — но боюсь, что другие будут не столь просты и приятны. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, сеньор капитан. Вы ведь белый человек, для вас позор даже встречаться со мной, краснокожей метиской. А что делать мне? Что будет со мной, когда вы наиграетесь в любовь? Я понимаю, что мои чувства здесь ничего не значат.
Он молчал, глядя на меня своими синими глазами. Я видела желваки на его щеках, он стискивал зубы, видимо, борясь со своими чувствами. Потом отступил на шаг, выпустив меня из объятий.
— Да… ты права, Оллин. И не права… твои чувства очень много значат. Для меня они значат больше, чем я хотел бы. Иди домой, девочка, и спасибо тебе за лучшую из ночей моей жизни.
Он окинул меня взглядом, от которого у меня на затылке поднялись волосы, затем отвернулся и пошел к своему коню. А я, кое-как высвободив юбки и накидку из цепких когтей кустарника, поплелась домой, словно побитая собака. Не помня себя, я забилась в пристройку-амбар, свернувшись клубком на куче маисовых початков, и проплакала до самого момента, когда услышала бабулин голос. Лишь тогда я вышла, кое-как умыла распухшее лицо холодной водой и принялась готовить завтрак.
Бабушке становилось все хуже. Она была уже стара, и плохо дышала, всё чаще у неё болело сердце. На скудные песо, заработанные продажей маисовых лепешек, я покупала лекарства и настои, но они лишь на время помогали поддерживать её угасающие силы. А однажды случилось так, что я не смогла заработать нужной суммы. Аптекарь, давно уже пытавшийся делать мне грязные намеки, воспрянул духом, когда я пришла к нему просить в долг. Преисполнившись гордости, он с сальной улыбкой объявил, что я могу брать любые лекарства и мази бесплатно, стоит мне лишь быть немного поласковее с ним. Как ни любила я бабушку, вырастившую и воспитавшую меня, даже мысль о том, чтобы прикоснуться к старому мерзавцу, была мне отвратительна. Но он уже сделал шаг ко мне и схватил за плечо. Вне себя я попыталась вырваться, но старик оказался очень силен. Он поволок меня к двери в прилегающее помещение, несмотря на удары, которыми я осыпала его.
— Отпусти её! — от страшного голоса капитана даже у меня по спине потек холодный пот. Что уж говорить о мерзком старикашке, которого едва не хватил удар. Дрожа всем телом, я бросилась к двери и угодила в объятия Энрике. Он прижал меня к себе, гладя по голове. И одни лишь боги ведали, как хотелось мне остаться в них навсегда. Меня била нервная дрожь, но я как-то нашла в себе силы отодвинуться.
— Простите, сеньор капитан, — аптекарь трясся как паралитик, — сеньорита не так поняла…
Энрике посмотрел на него так, что мерзкий старикашка попросту сел посреди магазина, так как колени его ходили ходуном.
— Сейчас ты соберешь всё, что нужно сеньорите, и сложишь в корзину. А потом на коленях попросишь её принять от тебя этот подарок, — медленно и тихо произнес капитан.
Спустя пару минут старый койот уже валялся у меня в ногах. Лекарств, собранных им, хватило почти на две недели.
С капитаном мы виделись лишь изредка, в основном, когда я продавала лепешки на рынке, и всякий раз он смотрел на меня такими глазами, что сердце сжималось от боли и тоски. Он не делал попыток заговорить, но пару раз купил у меня лепешки, заплатив за них двойную цену. Эти деньги помогли продлить бабулины дни.