Мои друзья скандинавы
Шрифт:
У старика было два сына. Старшему, Вилле, он оставлял в наследство лодки, невода, землю, младшему, Карлу, — постоялый двор. И Карл собирался ехать в Хельсинки на поварские курсы, стать поваром, чтобы приезжие летом — а места здесь были дачные — столовались у него…
Суставы старика Фредериксона хотя и предчувствовали перемену погоды, но на сей раз не распознали, в какую именно сторону она изменится.
Снег так и не пошел, а поднялся сильный ветер, исколотивший лица мелкими льдинками. И, когда Ленин наконец добрался до дома, где сейчас находились мы, встретивший его крестьянин Вильберг, заранее подряженный в проводники — это было ему не впервой, — заявил, что ветер и стремительное течение в проливе сделали свое дело — разбили лед. А пока он не станет, пока льдины гуляют, ни на лодке, ни пешком и думать нельзя добраться до Лиллмяле.
— Будьте спокойны, — сказал он, уходя, — при первой же возможности я приду за вами!
Владимир Ильич почувствовал себя на этом островке пленником, отрезанным от всего мира. И это тогда, когда дело ждет, когда дорог каждый час! Да и царские сыщики тоже не дремлют и, может, уже учуяли след, который позавчера потеряли.
Но ничего не поделаешь! Надо набраться терпения, которого ему так не хватает и которого так много у окружающих его суровых «пасынков природы».
Пришлось заночевать.
К утру ветер утихомирился, но пришел Вильберг и сказал:
— Идти невозможно… Я пробовал. Льдины еще шевелятся под ногой. Подождем вечера.
Короткий декабрьский день невыносимо тянулся. Ленин то и дело подходил к окну.
Небо обложено тяжелыми снеговыми облаками. Вот за тем скалистым островком виден краешек узкого пролива, застланного скомканной ледовой простыней. Хотя он и мало чем отличается от других бесчисленных, извивающихся между шхерами проливов, но он знаменит.
На его берегу некогда сожгли ведьму.
Мало ли где сжигали ведьм! Почему же этот костер, погаснув, не растворился во тьме времен, не исчез из памяти людской? Потому что он был последним. Это была последняя ведьма, сожженная в Суоми.
Выходя на крыльцо, чтобы взглянуть, наступил ли желанный мороз, вряд ли Владимир Ильич думал об этой несчастной женщине. Уж скорее, он вспомнил бы о той, о которой позавчера ему рассказывал депутат парламента Сантери Нуортева.
Весной, когда открылась сессия нового парламента, среди депутатов которого было (впервые в мире!) девятнадцать женщин, все загадывали, что поведает собранию первая женщина, взошедшая на эту трибуну. Здание парламента еще не успели выстроить, и поэтому сессия открылась в зале Вольного пожарного общества. Первое заседание обещало быть коротким, если бы лукавый, как говорится, не попутал лидера консерваторов старофинской партии сделать первый боевой выстрел.
— Финский народ религиозен, — благоговейно, с опущенным долу взором заговорил он и предложил каждое заседание начинать молитвой.
В защиту этого предложения консерваторы-старофинны выдвинули на передний край свою «тяжелую артиллерию» или «легкую кавалерию», как по-разному писали столичные газеты.
На трибуну взошла сухопарая девица Кэкикоски, на долю которой выпало счастье впервые в мире произнести в парламенте первое женское слово, и поддержала консерваторов.
Впрочем, она считала более целесообразным открывать заседания не молитвой, а чтением библии, сопровождая тексты подходящими пояснениями.
— Стоило ли так ломать копья из-за равноправия! — недоумевал кое-кто на хорах для публики, слушая ханжескую речь старой девы.
— Стоило! — отвечали им соседи, глядя, как девять депутатов социал-демократок проголосовали против этого предложения.
Оно было отвергнуто подавляющим большинством голосов.
Но с каким удовольствием такие ханжи, как Кэкикоски, подкладывали бы сучья в костер, на котором сжигали бы этих восставших против молитв в парламенте, одержимых дьяволом ведьм социал-демократок! С не меньшим, думается, чем их прапрабабки на берегу пролива за тем дальним островом.
Но в долгие часы ожидания вряд ли думал Ленин и о парламентском дебюте «барышни» Кэкикоски, — мысли его были поглощены другим: как через Швецию организовать связи и транспорт литературы из Женевы в Россию, когда Надежда Константиновна закончит ликвидацию дел в Питере и скоро ли приедет в Стокгольм?
Они условились, что он там будет ее ждать.
К какому сроку удастся выпустить новые, уже зарубежные номера «Пролетария»… Но стройный ход его мыслей нарушили два местных крестьянина.
Они пришли зачем-то к хозяину, увидели незнакомца и надолго застряли возле него. И хоть он мало что понимал из их речей, они пространно рассказывали ему о чем-то, делились своими соображениями… То один, то другой дружелюбно похлопывали его по плечу, и, пересмеиваясь, они силились что-то объяснить. Затем один вышел из дома.
Не в полицию ли? — насторожился Владимир Ильич.
Но через несколько минут тот возвратился с бутылкой водки и тремя гранеными стаканами.
Неожиданных посетителей огорчило то, что незнакомец наотрез отказался от спиртного. Но потом они поняли: трезвенник! — достали в сенях молока, налили стакан гостю, а свои, наполнив водкой, опрокинули залпом, без закуски — по-фински…
После этого они стали еще словоохотливее, веселей, и дружелюбие их теперь, казалось, не имело границ.
Только на следующий день, когда уже стемнело, пришел Вильберг и с ним младший сын старого Фредериксона, Карл.
Они уже успели «подкрепиться» перед походом, хотя идти предстояло по скользкому льду. И все же, когда Вильберг сказал: «Попробуем пройти. Не так уж далеко, не больше четырех километров», — Ленин обрадовался:
— Наконец-то!
Вооружившись длинными баграми и прихватив «летучую мышь», они двинулись в путь. Ленину багра не дали, и он нес только свой небольшой саквояж из желтой кожи.
Легко спустились по заснеженному склону на лед пролива, обогнули мысок и по крепкому припаю пошли напрямик к Лиллмяле.
В кромешной мгле декабрьского вечера тусклое желтое пламя «летучей мыши» казалось ярким… но больше освещало несущую ее руку, чем дорогу.
Мокрый, припорошивший лед снежок налипал на каблуки, на подметки, и от этого идти было скользко.
Проводники, разговорчивые в начале пути, вскоре замолчали и лишь изредка перебрасывались словцом.
Поверх наледи проступила вода, и налипший на ботинки снег тоже стал леденеть. С зловещим хрустом треснул под ногой лед. Шаг, другой, и льдина зашаталась, стала уходить из-под ног… Но вовремя удалось перешагнуть, почти перепрыгнуть вперед на другую…