Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Попав в мир пастухов, мы, наконец, покидаем ячейки domus. Молодые холостяки, пастухи уходят на высокогорные пастбища и каталонские луга. Находясь в отношениях вольного найма, они оказываются более эмансипированными, более «современными», чем люди, оставшиеся по домам, люди, которые, однако, являются их отцами и братьями. Оторванные от благ мира, обреченные быть любовниками Дамы Бедность, пастухи ухитряются, однако, время от времени изменять своей требовательной подруге. Инквизиция, нанося свои удары направо и налево, на юге и на севере, отрезает группу пастухов от их тыла; тем самым она предоставляет им и, в частности, Пьеру Мори, восхитительную свободу. Пастушеская кабана противопоставляется деревенскому domus, мужская дружба контрастирует с порождающим распри тесным кругом прихода.
Изучая жесты, эмоции, любовь, мы обнаружили при симпатично-умеренной свободе нравов проблему формирования супружеской пары: в каждом поколении она обеспечивает социальное (и биологическое) воспроизводство domus. Дети, возможные наследники и потенциальная рабочая сила, позволили нам сделать несколько неожиданных наблюдений: они
Затем возникает проблема смерти: после рождения и брака она является последним аспектом нашей монтайонской демографии. Смерть и ожидание смерти заставляют проявиться то, что будет представлять собой другой полюс мотивации наших крестьян, «по ту сторону дома». После нашего мира, состоящего из россыпи domus, наступает черед мира потустороннего, который ставит мучительную проблему скитаний и спасения души после смерти. Вслед за domus — salus.
Что касается культуры, наше исследование подчеркивает ничтожную в количественном отношении роль книги, которая, вместе с тем, выполняет функцию катализатора в начальном пункте предприятия Отье, оказавшегося роковым для Сабартеса. В основном передача культуры осуществляется помимо книг. Прежде всего через влияние domus, через обычай устраивать посиделки, либо просто через беседы, усаживающие людей у огня на кухне или в кабане.
В отсутствие братств {414} (возможно, нужно было спуститься в нижние земли или в города и найти хотя бы что-то подобное) [1032] заявляют о себе неформальные группы мужчин (которые обсуждают и принимают решения), женщин (которые болтают и распространяют информацию) и молодежи (которая занята своими играми в тени на заднем плане). Эти группировки являются реальными формами общественной жизни в том виде, в каком она складывается и протекает над сетью domus или за ее пределами. Объединяющая и тотальная жизнь обществом (вместе мужчин, женщин и молодежи) в принципе формируется во время мессы или после воскресной службы. Однако нашу деревню не объединяют крепкие внутренние связи: она разрывается между двумя направлениями, между меньшинством и большинством, между католиками и катарами. Слишком далека она от формирования «органической общности», или Gemeinschaft. Она остается на стадии своего рода «механического сообщества», или Gesellschaft {415} . Ее вкривь и вкось кроят два клана, или партии, дерущиеся между собой и раздирающие Монтайю; две этих клики включают в себя поочередно большее или меньшее количество domus. По терминологии, которую мы встретим в верхней Арьежи в наше время, группа Клергов и группа Азема формируют «партию» и «антипартию». Они навешивают друг на друга религиозные ярлыки, которые оказываются как предлогом и оправданием, так и глубинной мотивацией действий: товар ограждает флаг. На обе группы оказывает влияние (не более) социально-экономическая стратификация, которая возвышает несколько относительно богатых domus над средними и бедными, возможно, не имеющими тяглового скота.
{414}
Братство — в Средние века группа людей, составляющих сообщество почитателей одного святого (иногда — прихожан одной церкви), связанных узами взаимопомощи, благотворительности (помощь вдовам и сиротам братьев, погребение и организация заупокойных служб по умершему собрату и т. п.), а также (иногда) участвовавших в публичной жизни своей коммуны, например, устраивавших торжественные процессии и празднества в честь своего святого. Это все же феномен городской жизни, они, как правило, были связаны со святым покровителем какого-либо ремесла и, тем самым, с ремесленными цехами.
1032
Термин собратья, по моим подсчетам, появляется в Регистре один раз (II, 32); он использован в фигуральном смысле, причем в контексте, не имеющим прямого отношения к Монтайю.
{415}
См. прим. 8 к гл. XVII.
Обращение к абстрактным рамкам практической жизни (пространство и время) подчеркивает религиозный характер непосредственного или отдаленного времени и куцый, чтобы не сказать больше, характер собственно исторического времени. Когда речь заходит о genus (род в прошлом), противопоставляемого domus (нынешняя семья), знания не простираются за пределы двух, трех или четырех поколений. Пространство определяется прежде всего через концентрические круги, формирующие ориентиры индивида: corpus, domus, locus, pagus. Тело, дом, деревня, округа. «Округа» в данном случае — это Сабартес или верхняя часть графства Фуа: за пределами местного сообщества взаимно недолюбливающих друг дргуа лиц, она является для наших монтайонцев более широкой зоной принадлежности, существующей как таковая, сама по себе. На всех уровнях человеческое тело и domus, в качестве базовых единиц, стремятся быть пространственной и временной мерой мира. Не является ли domus по отношению к телу тем же, чем является молекула по отношению к атому?
В завершение «пространственного» анализа необходимо также выявить, каким образом domus вписывается в центр системы координат, имеющей вертикальное и горизонтальное измерения.
Если смотреть на него, не впадая в романтизм и анахронизм, восприятие природы у наших крестьян охвачено сознанием судьбы, выражающей связь микрокосма с макрокосмом. Мы провели монографическое исследование негативных, дружеских или нейтральных установок по отношению к животным: оно выявило границы, с помощью которых человеческая семья отделяет себя от наиболее близких домашних тварей, символически подпадающих под табу инцеста; благодаря им же семья также отделяет себя от опасного и мерзкого животного мира, образующего, следом за благосклонно или нейтральной воспринимаемой
Наше исследование обратилось затем к социальной и политической морали, к установкам в отношении того, что позволительно и что недопустимо [ce-qui-se-fait-ou-ne-se-fait-pas], к идеалу бедности, не всеми в равной степени разделяемому: в этой области мы нашли несомненные ценности domus — пренебрежение накоплением и соседство, поскольку именно последнее распределяет и уважение, и презрение. Не всегда обладая чувством греха, жители Сабартеса знакомы, когда это необходимо, с чувствами стыда и достоинства.
Краткий обзор религиозных и мифологических ценностей вновь навел нас на след этакого «барана с пятью ногами», каковым является народная культура: одной ногой — в римской вере, другой — в альбигойстве, третьей — в своеобразном крестьянском материализме или натурализме, который, за неимением лучшего термина, я назвал примитивным спинозизмом, и двумя последними — в фольклоре. И всякий раз в центре потустороннее [1033] . Тот свет становится фольклорным образом у одних, отрицается другими, по-разному предвосхищается католиками и катарами. Упоминание о бездомно скитающемся после смерти призрачном и почти телесном «двойнике» не дает покоя жителям Монтайю и Сабартеса, которым предлагаются самые разные решения: «горизонтальная» версия земных привидений в фольклоре; «вертикальная» версия небесного потустороннего мира, представленная «книжными» религиями. Наконец, осуществленное катарством примирение: оно настаивает на горизонтальном переселении душ между телами людей и животных и на вертикальном финальном пути в загробное царство, которое определяется как находящееся «наверху». Для многих спасение является высочайшей идеей. Все, что я знаю про Бога, — заявляет один крестьянин из Сабартеса [1034] , — так это то, что он явился, чтоб нас спасти. В рамках наивного антропоцентризма божество предназначается для спасения души индивида. Почитая Бога, человек приходит таким образом к любви к самому себе, сначала в своем доме, а потом и вне его, в бесконечной протяженности. Люби себя, и небо тебя полюбит. Ното homini deus [1035] .
1033
Если значимость domus в менталитете наших монтайонцев не подлежит сомнению, то роль потустороннего мира может показаться искусственно акцентированной благодаря происхождению нашего источника (епископскому и инквизиторскому). На подобное замечание я отвечу следующее: если бы крестьянский менталитет в том, что касается религиозных вопросов, действительно был, как это порой считается, обращен преимущественно к заботам культа плодородия, то наш источник, столь дотошный и полный, когда речь заходит о любых возможных отклонениях от официального христианства, не преминул бы отметить эту специфическую тенденцию. Именно так! Наш источник подчеркивает, что в религиозности (или в отсутствии религиозности) крестьян, в любом случае формирующей одну из основных точек отсчета сельской культуры, решающую роль играет потусторонний мир, по-разному представляемый и описываемый, а порой и отрицаемый.
1034
II, 120. В этом высказывании снова присутствует смешение между «Богом» вообще и Христом в частности.
1035
Ното homini deus [est] — человек человеку бог (лат.), парафраз знаменитого выражения, источником которого является комедия римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250—ок. 184 до н. э.) «Осел» — homo homini lupus est — человек человеку волк.
Domus в этом мире и рай на том свете — таков в упрощенном виде конкретный идеал Монтайю. С учетом антропоцентрического натурализма, этот идеал несет в себе некий удвоенный гуманизм [1036] . Гуманизм, еще не искаженный навязчивым образом разлагающегося трупа, который станет бичом следующего века [1037] .
Два элемента, земной и небесный, домашний и райский, посю- и потусторонний, могут вступать в противоречие, даже в конфликт. Будучи еретиком, например, трудно поймать двух зайцев: и domus соблюсти, и спасение обрести. Должно смириться с потерей одного ради достижения другого.
1036
См.: С. Martineau. По поводу двойной главной заботы, domus и спасение, земля и небо, см. также о реакции Бене-отца на смерть сына (гл. ХШ).
1037
Martineau, 1974.
Однако попыток примирения, даже синтеза между domus и потусторонним вполне достаточно: в эпоху, наступившую много позже той, что я рассматриваю в этой книге, привидения будут возвращаться масками во время карнавала чтобы похищать из домов еду, оказываясь группой молодежи, порой переодетой в «девушек» в соответствии с требованиями сексуального преображения и сезона. Путем разнообразных превращений произойдет переход от жизни к смерти и обратно, от смерти к жизни. Но задолго до последнего гигантского всплеска фольклорной и протестной волны (ознаменовавшегося «войной масок» или девичьей войной в Арьежи XIX века), регулярные визиты призрачных мертвецов, в том числе в их по-прежнему существующий дом, был предсказаны в откровениях Арно Желиса. Крестьянка Риксанда Кортиль устанавливала непосредственную связь между плодородием земли и спасением душ мертвых, которое обеспечивают «добрые люди». Одно не существует без другого. Сходные свидетельства: рай римской веры имеет вид гигантского domus; что же до небесной обители, изображенной альбигойским учением, то все попавшие в нее души будут любить друг друга как братья и сестры, как родители и дети одной семьи. Жак Фурнье вполне мог задаваться вопросом, уж не верили ли пастухи Монтайю в возможность великого вечного круговорота между крохотными домами на земле и обширной обителью небесной? Инквизиторы разрушали деревенский дом виновного и, если он уже умер, его могилу, нанося двойной удар, дабы лишить его покоя и на том свете.