Морозных степей дочь
Шрифт:
— Сбором четвертин, стало быть, именно вы занимаетесь? — уточнил Рэй, глядя не на болтуна, а на другого — крепыша с непропорционально длинным носом, торчащим над толстыми усами и упитанной бородой.
— Да ты, галка, не галди, — добродушно улыбнувшись, сказал длинноносый. А вот и главарь, понял Рэй.
Он подплыл, точно утка по воде, и очень мягко опустил руку ему на плечо. Пришлось, однако, поднапрячься, чтобы под ее весом не согнуться.
— Мы ж тут тесно живем. Меня звать Нос. Это Алешка-Дятел, — представил болтуна, — а это Драный, — со значением указал на хмурого, патлатого здоровяка с огромными кулачищами.
«Чудище», — подумал Рэй, глядя на саженные плечи и пустые глаза, утопающие в тени надбровных дуг. Довершал образ кривой шрам: верхняя губа несколько лет назад была едва не оторвана.
— Этот Алешка у меня божедур еще тот, намаялся я ним, веришь? А Драный так вовсе говорить не умеет, только зубы выбивать годится, — весело молвил носатый, но затем резко отбросил благосклонный тон, мол, поиграли в дурачка, хватит. Поднятой кверху ладонью он указал на приземистые дома: — Ты идешь на двор! Ступив на двор, ты становишься общинником. Жизнь тут тяжелая, жиру нет, а сторожа любой косяк распределяют на всех. Один ёж тухлянку затешит, а огребает весь честной люд. Микитишь, голубь, куда я веду? Мы с мужиками по зову сердца помогаем в неблагодарном деле, которое ты обозвал сбором, только за ради того, чтобы всем всего хватало! Так что, ёшка? Будешь подпевать или по говну мотать? — закончил он емко, предоставив Рэю два нехитрых варианта предстоящей жизни.
— Я понял, — ответил прибывший. — Четвертина звучит честно.
— А то ж! Быстро слобастил, голубь, — похвалил Нос и обратился к Драному: — Гляди, я ж издали сказал, что этот свой чесалка. Глаз-то у меня орлиный!
Алешка-Дятел жеманно подхватил:
— Ха, ты, Нос, вообще зверь дикой. Глаз у тебя орлиный, нос крысиный, а уд лошадиный, ха-ха.
Нос и двое других загоготали над шуткой. Драный, видимо, не улыбался никогда.
— Ладно, Дран, не кручинься. Успеешь кулаки размять, — приободрил Нос. — Сказали, сегодня привоз большой. Вон и следующий вышел, гляди! Вот он портач, зуб даю.
— Ну побазланим, — прохрипел Драный и двинулся вперед.
Приметив новую жертву, авторитеты потеряли интерес к сговорчивому новичку. Уходя, длинноносый встретился взглядом с неряшливого вида девчонкой, которая зачем-то всё терлась неподалеку, и сделал жест, займись, мол, новичком.
Та с неохотой вынула руки из просторных рукавов тулупа, сплюнула что-то под ноги. Короткая мальчишеская стрижка, что, видимо, норма для заключенных женского пола, одежда как и у мужчин — серо-коричневое сукно, все предметы ей велики.
— Мягко стелет, жестко спать, а? — бросила она.
Девушка встряхнула сухие, светло-русые волосы, наполненные опилками, и взыскательно оглядела новичка с ног до головы ясными глазами. Были они не голубые и не серые, а в самом деле бесцветные, чистые, как ручеек.
— Я о том, что зря ты согласился, — шмыгнула она, глядя вслед авторитетам, которые уже взяли в хоровод другого новичка.
— А можно было отказаться?
— А то б! Эти уважаемые господа ничего б тебе не сделали.
— Прямо-таки?
— Таки прямо! Днем же нельзя бардачить.
— А ночью?
— А ночью, в бараке, ты бы огреб. Не от них, конечно, а от ихних шнырей, — ухмыльнулась она.
— Ясно. Побои это замечательно, уже испытал. Еще что присоветуешь?
— О, шутник, — хмыкнула девушка. — Редкость. Да я к тому, чтоб ты сильно не удивлялся, когда придет время участия в поруке.
— Хочешь сказать, уважаемые господа отнимают больше заявленной четвертины?
— Их зовут милые. А эта порука у них хитрая. Никто не забирает четверть ежедневной плошки крупы на воде или кислой капусты, — пожала она плечами и фальцетом принялась перечислять: — зато новые рубахи, мясо на праздник, простыни, обутки, прочий слам уходит, только ручкой вслед маши! Знаешь, как считать четверть от нового зимнего тулупа? Эт вспомогатели тебя враз научат, четверть это и будет тулупчик целиком в обмен на дырявый, со скомканной набивкой.
Рэй вздохнул, но уже не расстраивался.
— Не думал, что увижу тут женщин, — только сейчас сообразил он.
— Говорят, есть порубы только для мужиков, — безразлично пожала она плечами. — А здесь нет. Община ж. Как в хозяйстве без баб?
— И правда. Извини.
— Ха, за что извинить-то?
— С мужчинами, наверное, не очень удобно.
Она неловко отвела взгляд, потерла нос картофелину. С виду Рэй дал ей чуть более двадцати пяти, но создавалось впечатление, что выглядит она старше, чем на самом деле.
— Тебя-то, красивый, за что закрыли? — сменила она тему. — Что-то не похож ты на разбойника.
— Мало разбойничал, наверное, — ответил Рэй.
Он хотел было излить негодования, рассказать, как глупо и несправедливо всё обернулось, что в первую очередь, он вообще не должен был оказаться в этом нелепом мире, а уж как герой, да с великой, хоть и весьма туманной миссией, не в чести и не в праве находиться на самых его задворках! Однако в последний момент взял себя в руки, ведь кому есть до этого дело.
Рэй с вызовом посмотрел в ее необычные, почти прозрачные глаза:
— Напал на человека. С оружием. Хотел зарезать, да к гусю подмога подоспела, вот и не рассчитал силы.
Слово «гусь» Рэй использовал по наитию, но девчонке понравилось — хихикнула.
— Хой, дикий! С виду-то не скажешь, — она прищурилась и сказала мягко: — Зарезать он хотел, как же. Поди, за кого-то другого каторгу взял? Ла-адно, можешь не говорить. Всем подряд хоть про разбой не полоскай. Засмеют.
— Что, не веришь? — попытался устрашить Рэй.
Та глянула даже с жалостью:
— Глаза у тебя не такие. Драного видел? Там такое в глазах. Ему ведь что щей поесть, что человека поленом насмерть заколотить — даже в лице не переменится. Его и сам Нос побаивается. А у тебя в глазах…
Она склонила голову, задумалась. И Рэй так и не узнал, что у него.
— Короче, меня Лиша зовут!
Рэй тоже представился и поинтересовался причиной ее заключения. Та отмахнулась:
— Тать. На четыре зимы зашла, но две уже прошли!
— Четыре зимы. Многовато за… — не закончил предложение Рэй, поскольку не понял, что за преступление такое — тать.