Морозных степей дочь
Шрифт:
И Нос остановился. Кажется, миг даже подивился этакой дурости кандальника. Они встретились глазами, и, ох, лучше бы Рэй молчал. Столь тяжелым, колючим был взгляд этого человека. Нос не просто смотрел, он испытывал на прочность саму душу. Хотелось просить прощения, бежать. Не просто так Нос входил верхнюю касту. Он медленно надвигался, видимо, прикидывая, в каком порядке будет ломать кости зарвавшемуся новичку. Рэй вызывающе смотрел в ответ, понимая, что еще секунда, миг и сама его душа надломится в этом молчаливом противостоянии. Не чувствуя ног, он всё же набрался смелости указать, что сударыня вовсе не хочет идти с сударем Носом!
Но сударыня в защите не нуждалась. Лиша вырвалась из хватки и изо всех сил толкнула в грудь. Да только вовсе не Носа, а Рэя.
— Сказала тебе, отвали! Пёс! — рявкнула она, после чего положила руку на грудь носатого и произнесла ласково: — Слабый он на голову, ты не сердись. Сам же просил его устроить, я с ним возилась, он и навоображал.
— Ох, сердобольная ты моя! — ухмыльнулся Нос, да и увел ставшую сговорчивой Лишку за собой, более не взглянув на пса.
Герой опешил от столь неожиданной реакции подруги, растерянно проводив пару. Бестолково присел на место, поймав презрительные взгляды других заключенных и даже не сознавая, как ему только что повезло.
Масть в Бересте была фундаментальным свойством личности. Она определяла, где кандальник спит, какую еду получает, какие вещи может иметь в распоряжении, а главное, как должен общаться с другими кандальниками. Скачок, то есть поступок не по масти, что минуту назад сотворил Рэй, мог подсолить жизнь на годы вперед.
Вернулась Лиша перед отбоем. Глаза ее сосредоточенно следовали по половицам, избегая встречи с кем-либо. Стоило Рэю подойти, как девушка молча закрыла занавеской свое место. Казалось бы, всё закончилось, но даже в темноте барака Рэй прочел ее взгляд. Так открылась цена, которую Лиша платила за покровительство.
Первые закаты и рассветы сменились неделями, и скоро каждый день стал в точности похож на предыдущий. Чесноки валили хвойник — то была основная и самая изнурительная работа. Граница действующего лесоповала плавала в трех-пяти верстах от лагеря, в зависимости от направления. Очищенные от ветвей стволы сортировали: смолистая лиственница шла на строительство домов для зажиточных крестьян и купцов; белая ель, носившая свое имя за молочный цвет древесины, отличалась высокой плотностью и использовалась для изготовления мебели, посуды, поделок и некоторых инструментов. Многое делали прямо в поместье, в мастерских. Такой творческой работой всё больше занимались милые да под настроение, но, при таланте и договоренности со сторожами, к работам пускали и чеснока.
Скоро устоялся снежный покров. В Бересте, за исключением мелочей, не происходило ничего. Дни поздней осени падали всё короче и холоднее, пока русло реки не сузилось под белым покрывалом, оставив серую змейку посредине.
Зима: студень, трескун, лютень месяцы
Холода крепчали, а снега в лесу грудились.
Пришел студень — первый зимний месяц, а за ним беспощадный на морозы трескун. Тогда Рэй узнал, что такое настоящий голод. Пустая каша и хлебная тюря изо дня в день и близко не давали питательных веществ, которые требуются, чтобы работать в морозы на лесоповале. Заключенным выдали теплую одежду: толстые фуфайки и неудобное тряпье, которым следовало заматывать ноги и голову.
В единичные ясные дни тусклое зимнее солнце, которое тут именовали Хорсом, с трудом взбиралось до трети высоты небосвода, рыскало над еловыми пиками пару часов и снова, влекомое неодолимой силой, проваливалось за горизонт в тёмно-желтом зареве.
Река давно закрылась, и заключенные ходили по ней на другую сторону, где валили тот же лес, только чуть ближе к поместью. Работы никто и не думал отменять из-за холодов и закрытия навигации. Новых заключенных приводили дважды, пешком, прямо через леса. Обморожения среди каторжников стали постоянством, а затем обыденностью.
Вскоре заболела Лиша.
Вдобавок к отвратительному питанию, внутри барака стоял нестерпимый холод. Только места поблизости от печи обогревались сносно. Заключенные грудились на полу, оставляя нары, удаленные от тепла, однако согретого пространства недоставало.
Рэй выхаживал Лишу, используя знания своего мира. Первым делом он отогнал от нее знахаря, который велел пить маковый настой, чтобы снять кашель. Оказалось, что местные имеют совершенно дикое восприятие болезней: те считались живыми существами, что селятся в людях, вызывая недуги, а главными принципами лечения оставались терпение и противодействие. Карантин был неведом, а потому больные и здоровые заключенные не разделялись. Болезни, будучи живыми, конечно, нападали на человека, когда тот не мог их заметить, и легче всего это было сделать ночью. По этой причине сон, особенно долгий, тоже считался первоисточником болезни, тогда как работа, напротив, закаляла организм, давая силы одолеть вселившееся в душу лихо.
Не одна Лиша, но и другие заключенные страдали от плохого питания, которое становилось причиной развития цинги. Милые, что питались куда лучше, не испытывали таких симптомов и тем, не стеснялись демонстрировать свое превосходство. В бараках дела с болезнями обстояли нехорошо, каждый третий имел ссадины на деснах, нездоровый цвет кожи и непреодолимую слабость — типичные симптомы авитаминоза, лечение которой тяжелым трудом иной раз изводило больных за пару дней. Рыба в ответвлении Медвежьих притоков, на котором стояла Береста, водилась мелкая и костлявая — в основном пескари и шипастые окуни. Говорили, что в соседних, более глубоких притоках водится щука, но к ним заключенных почти не отпускали.
Самочувствие подруги не улучшалось, однако Рэй истово бился за ее жизнь. Куриный бульон, компот из мороженой смородины, настой укропа — лучшее, что смог сотворить он в этом безнадежном месте. Эти продукты отличались высоким содержанием аскорбиновой кислоты, которая была жизненно необходима для предотвращения цинги. То и другое требовалось Лише, чтобы справиться с пневмонией, которая развивалась в ходе болезни. Всё пришлось выменивать у милых по грабительскому курсу.
Болезнь напарницы оказалась непомерно тяжела и для Рэя. О геройстве уже и мыслей не было. Сознание залепляли одинаковые, ненастные дни: подъем затемно, сборы, работа, которая каждым днем подтачивает здоровье, возвращение в лагерь затемно. Ночь руки гудели от бесконечных ударов по мерзлым стволам. Наутро, проглатывая ненавистную кашу, он раздумывал, что может предпринять, но ни одной светлой мысли не приходило.
«Если она умрет, я…» — опять думал он холодным, тёмным утром, голыми ладонями удерживая плошку каши, и опять побоялся закончить это предложение словом, что так и просилось на язык — сдамся. Першение в горле и противный сухой кашель не обошли стороной и его. Побег через снежные леса был немыслим.
Последним из бегунов был Яшка — паренек, который даже на порубных харчах не утратил сложения атлета. Яшка отбывал за убийство: ночью залез в дом к дочке сельского ростовщика, а когда был застукан за делом, с дуру схватился за кочергу и зашиб младшего брата возлюбленной. Родом из крестьянской, но состоятельной семьи, он так и не примирился с неволей, отчего, видимо, подвинулся рассудком.