Морозных степей дочь
Шрифт:
— Можно просто спускаться против реки, по которой нас привозят, — возразил Рэй, пропустив замечания на счет плетней и шишкунов, кто бы это ни были.
— Да вдоль реки шастают судейские егеря. Эти последы тебя за версты учуют, нагонят да вернут в Бересту с простреленными ногами.
— Тогда в обход, — не унимался Рэй. — Пусть будет дольше, но если добраться до какой-нибудь деревни…
— Только тебя там и ждут! Человеку в арестантской одежде воды-то никто не подаст. Да беглого каторжника любой дурак
Сторож окликнул двоих, приказав убрать губы в карман и вернуться к работе. Рэй, наклоняясь к рукояти пилы, с завистью смерил даль леса, отказываясь смириться с невозможностью побега.
Нездоровое желтое солнце карабкалось выше, однако ко второй половине дня затерялось в дымных облаках осени. На обед была странная, бурая каша, которая на холоде она не имела ни вкуса, ни запаха. Лиша сказала, что березовая. Рэй сначала не поверил. Но по бумажному вкусу, пожалуй, что и да — березовая.
В перерыв Лишка подтачивала зубья пилы. Она попыталась пальцем выпрямить погнувшийся зуб, но только оцарапала подушечку — ох, как сочно выбранилась, закусив палец! Рэй улыбнулся столь богатому лексикону.
— Давай помогу.
Он перехватил повязку, которую та неловко пыталась намотать одной рукой, расправил и наложил аккуратно. Лишка цыкнула:
— Может, подуешь еще на ранку? Привязывай плотно! Еще целый день работать.
Рэй обернулся на группу гогочущих вдали каторжан: короткий дедок, активно жестикулируя, рассказывал какую-то уморительную историю, от каждого предложения которой каторжане чуть не покатывались со смеху. Лишка глядела на них отстраненно. Рэй задал неловкий вопрос:
— Ты сегодня работаешь со мной в паре и поэтому ни с кем не разговариваешь? Или так всегда?
Она пожала она плечами:
— Я не самый славный житель мужского крыла, подишто заметил? Из бабьего крыла у меня подруг нет, а большинство мужиков сочли оскорблением, что меня поселили рядом. Я живу, надеясь лишь на то, что мой срок истечет раньше, чем маза милой избы.
— Лиш, а ты зачем мне помогаешь? — спросил он, работая над повязкой. — Даже если считаешь меня кем-то из благородных, здесь от этого никакой пользы.
— Так выйдем — ты мне поможешь, — бесшабашно улыбнулась она, тепло глянув на Рэя своими белыми глазами. — А ну как устроишь в какой приличный дом кухаркой или постирухой, а то и с малышней возиться. Я ж так-то баба работящая! Давно решила, что больше не буду заниматься воровством, не вышло из меня лиходейки.
— Выйдем, ага. Мне тут еще шесть лет горбатиться.
— Да ты не хандри, соколий. Сожалеть — пустое, — философски заметила она, потрепав героя
— Не понимаю, как ты тут справляешься.
— Живу пока живется. И ты приживешься. Авось, мне здесь-то даже и лучше. Жду, когда мой срок истечет, а возвращаться всё едино некуда. Семьи у меня нет, дома тоже. Разве только в дикий Северный край податься. Мать у меня северянка, — сказала Лиша, показав пальцем на свои белые глаза, — видимо, узнаваемую черту северного народа. — Вслед за отцом она приехала в Воложбу, где я и родилась. Но они оба умерли от болезни, а сводный брат выгнал из избы еще девчонкой.
Рэй выдохнул:
— Вот и дался я тебе? О себе бы подумала.
— Ай, ну не перетягивай так сильно! — стукнула она по руке, но затем с удивлением отметила, что повязка на палец наложена просто идеально. — Утомил ты. Понравился может? — бросила она, и поднялась. — Пошли работать!
Каторжане трудились, пока темнота вновь не опустилась на окрестности. После дня на лесоповале Рэй не чувствовал рук.
— Уже содрал мозоли? — Лиша протянула напарнику пучок засушенных листьев. — Прожуй, а потом приложи к ссадинам — быстро заживет.
Рэй с тоской поглядел на травы в руке, а следом на окружение. На деле барак оказался вовсе не таким грязным, как привиделось вчера. Бедным до страха — да, но не грязным. Все койко-места были заправлены стираным бельем, лишних вещей по углам не валялось, сами арестанты были на удивление чистоплотны. Кроме гузаков, конечно, которым разрешалось мыться только обмылкой — остывшей водой, использованной другими заключенными. Виднелась ежовая рукавица арестантского режима, которая не допускала беспорядка. Вот только…
— Оп, пасюк! Пасюк бежит! — закричал один из зэков, предупреждая об опасности голубоглазого паренька, которому уже досталось за сегодня.
По полу и правда мелькнула быстрая, серая тень, что вмиг оказалась у того под ногами; новичок ахнул, испуганно заскочил на нары. Мужики рассмеялись. По полу пробежал вовсе не лесной монстр, пасюками тут звали крыс. Грызун мелькнул под нарами парня и скрылся в стене. Пасюков не то чтобы любили, но и не обижали, ведь барак был домом и кандальнику, и грызуну.
Тут в мужское крыло вошел пышногрудый мужик с толстыми усами, из которых торчал шпилем нос. Милой по кличке Нос, один из тех, что приобщил Рэя к поруке. Он по-хозяйски обвел взглядом притихших заключенных, деловито прошагал по комнате до спального места Лиши, взял ее под запястье и повел за собой. Та что-то ответила, подавшись назад, однако длинноносый свел брови и, сыграв мышцами, только сильнее дернул за руку.
Рэй поднялся и окликнул бородача, лишь запоздавши соотнеся свой статус со статусом сударя Носа. А как было смолчать?