Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
Шрифт:
В процессе разработки этой операции Киселевым были приняты все меры для устранения возможности утечки информации. К участию в планировании были допущены только особо проверенные офицеры, преимущественно коммунисты. Для дезориентации противника большой группе штабистов в это же время было срочно поручено разработать наступательную операцию совсем на другом участке фронта, словом, все, что можно было сделать для соблюдения секретности, было сделано. Все документы по операции Мотриль – Марбелья находились постоянно в личном сейфе Киселева на нашей вилле, и, кроме него лично, никто к ним доступа не имел. Требовалось, чтобы после окончательного установления сроков операции этот документ был немедленно доставлен в Картахену и вручен лично Николасу, причем абсолютно надежным курьером, ибо если этот документ попадет к фашистам и они, сняв с него копию, сумеют уговорить курьера вручить этот пакет Николасу, то весь флот, участвующий в операции (а по замыслу в операции должно было участвовать не менее 60–70 %
Не доверяя доставку пакета никому из испанцев, Киселев решил поручить это мне. Я, конечно, не знал всех деталей операции, но в общих чертах был с нею знаком и прекрасно понимал важность этого документа. Как назло, к этому моменту мой «бьюик» с более-менее проверенным шофером-коммунистом Пепе оказался на ремонте (сейчас я не исключаю и того, что этот ремонт был частью заранее подготовленной шпионской диверсии), и мне дали штабной «кадиллак» с молодым сержантом-шофером.
Получив от Киселева пакет с пятью(!) сургучными печатями, я тщательно завернул его вместе с гранатой-«лимонкой» в бумагу, оставив только свободный доступ к чеке гранаты, а сам сверток спрятал под курткой, на груди. Расположил я его так, что во все время поездки держал указательный палец в кольце чеки, и в случае крайней необходимости, выдернув чеку, мог мгновенно уничтожить пакет (конечно, вместе с собой и ближайшим окружением). Заверив Киселева, что пакет я вручу только лично Николасу, я продемонстрировал (конечно, без выдергивания чеки) возможность уничтожения пакета и, попрощавшись с нашими, спустился с Киселевым вниз, к машине. «Охрану дать?» – спросил полковник. От охраны я решительно отказался, так как стопроцентной уверенности в ее преданности у меня быть не могло, а пакет был таким лакомым кусочком, что за него фашисты не пожалели бы и миллионов. Туг ведь и ангел мог бы соблазниться, а не только наши штабные работники, среди которых были и скрытые фашисты, и просто авантюристы. Киселев тоже понимал, что ненадежная охрана это еще хуже, чем совсем без охраны, и что проще справиться с одним шофером, чем с ним и несколькими охранниками, и поэтому не стал настаивать на своем предложении.
На прощание Киселев еще раз напутствовал меня: «Смотри, Лева, пакет должен быть вручен только лично Николасу – и лучше граната, чем фашисты». Я уселся в просторную машину на заднее сиденье, и мы покатили.
Надо сказать, что в ту тревожную пору времени для отдыха у меня оставалось совсем немного, спать приходилось не более трех-пяти часов в сутки, да и то нерегулярно, так что если уж выдастся несколько свободных часов, то, конечно, единственным подходящим занятием было вздремнуть.
Плавно качается на шипящем гудроне комфортабельная машина, я сижу на мягком заднем сидении. Левая рука за пазухой, держит кольцо, правая в кармане около пистолета. Неодолимо клонит в сон, веки сами смыкаются. Шофер время от времени твердит: «Спите, синьор капитан, дорогу я прекрасно знаю, к утру будем в Картахене». Скорость 100–110 км в час. Дорога пустынна, лишь на поворотах фары засвечивают оливковые и апельсиновые рощи с белыми домиками, просвечивающими сквозь чащу. Справа мерно рокочут волны Средиземного моря. Стараюсь сбросить с себя сонное оцепенение, но это не всегда удается, время от времени я как бы проваливаюсь в какую-то темноту, но потом все-таки срабатывает сознание, и голова рывком поднимается. Заняться нечем, курить я в то время еще не научился, так и едем. В придорожных городках и селениях жизнь уже замерла, даже кабаки закрыты, на улицах ни души. «Спите, спите, синьор капитан», – все время уговаривает шофер, и повторяет это так часто, что вместо убаюкивания заставляет меня насторожиться. Проехали Мотриль, Марбелью. Луны нет, темно как в могиле, только виден засвечиваемый фарами участок дороги перед машиной. Проехали военный пост, но магический пропуск генштаба на ветровом стекле и поднятый сжатый кулак шофера при восклицании «эстадо майор» («генштаб») делают в испанских условиях остановку машины и проверку документов ненужными, и мы, почти не сбавляя ход, мчимся мимо поста дальше.
После Мотриля и Марбельи мы должны были ехать почти прямо на север, а море остается далеко справа, и его уже не слышно. Должны ехать по территории Республики, все время удаляясь от передовой. Вдруг при повороте наши фары выхватили стоящие на обочине дороги фургоны с красными крестами в белых кругах и стреноженных около фургонов мулов. Сон сразу как рукой сняло, думаю: мы должны удаляться от линии фронта, а санитарные фургоны могут находиться только в непосредственной близости от передовой. В чем дело? Еще раз спрашиваю у шофера, правильно ли мы едем, а он уверенно отвечает: «Спите спокойно, капитан, я в этих местах родился и дорогу знаю прекрасно. Все в порядке». Промелькнул еще один военный пост. «Эстадо майор!» и поднятый кулак шофера сделали свое дело. Никто и не пытался нас остановить, а ведь это, как потом выяснилось, был наш последний пост, после него уже начиналась ничейная зона.
Дорога пустынна. Время – около двух часов ночи. Спать вовсе не хочется, гложет какая-то смутная тревога. Что-то не так, уж больно подозрительны эти санитарные фургоны. И никого на шоссе нет, не спросишь, правильно ли едем? Вдруг с края шоссе появляется одиноко стоящий мальчик лет семи– восьми. Что он мог делать, один на дороге, в два часа ночи, одному Богу известно, единственное объяснение, что сработала молитва покойной бабушки из Сан-Педро-Алькантера, и Мадонна послала этого мальчика, чтобы спасти меня, ибо не появись он именно в это время, на этом месте, то пришлось бы мне воспользоваться гранатой со всеми вытекающими последствиями. «Пара ла коче» («Останови машину»), – командую я шоферу, и, видя, что он не торопится это делать, мгновенно достаю пистолет и упираю дуло шоферу в затылок, одновременно изготовившись в случае необходимости взять на себя управление. Это сразу подействовало, и машина, скрипнув тормозами, остановилась около мальчика.
«Пошевелишься – застрелю», – предупреждаю шофера и, подозвав к себе мальчика, спрашиваю: «Донде ла каритера?» («Куда эта дорога?»). – «А Гранада» («В Гранаду»), – отвечает мальчик. Это значит, что мы от Мотриля, вместо того чтобы ехать на север, свернули на северо-запад и находимся в непосредственной близости от линии фронта. «Серко ла Гранада?» («Близко ли Гранада?»), – продолжаю я разговор с мальчиком. «Синько километрос» («Пять километров»), – отвечает мальчик. Из последней утренней сводки по Южному фронту мне было известно, что линия фронта проходит в этом месте на расстоянии шести километров от Гранады. Значит, мы едем по ничейной территории, прямо в лапы к фашистам, уже более километра!
Шофер, бесспорно, предатель; зная, какой важности я везу документ, он после Мотриля, вместо того чтобы ехать прямо на Алькантерию, свернул налево – на Гранаду, занятую фашистами. Фашистский пост, находящийся впереди, конечно, давно уже увидал мчавшуюся в его направлении машину со включенными фарами и, без сомнения, встретил бы нас как положено, и тогда уже неизбежно мне пришлось бы пустить в ход гранату. Спасибо мальчику, спас и меня, и пакет, и даже этого мерзавца-шофера.
Не убирая пистолета с затылка предателя, я другой рукой расстегнул его кобуру, забрал пистолет, затем вытащил из ножен его «наваху» (нож) и также спрятал у себя. Обезоружив шофера, командую: «Вольта» («Кругом!»). Только шофер начал разворачиваться на шоссе, как метров с 500–600 резанула пулеметная очередь. Фашисты, поначалу решившие, что к ним едет перебежчик, теперь поняли, что это просто заблудившаяся машина, а так как держали ее на мушке давно, то при попытке развернуться они и открыли огонь. К счастью, очередь прошла несколько выше и вреда нам не причинила, а в следующее мгновение мы уже мчались в обратном направлении вне досягаемости фашистских пулеметов.
Шофер был бледен как мел: «Извините, синьор капитан, заблудился!». Я же, не убирая пистолета от его затылка, думаю: «Сволочь ты, предатель и гад! Решил на моей жизни и жизнях всех наших товарищей заработать?». Скоро пост. Остановиться и сдать его как фашистского агента постовым. Потребуется вызов начальства, допросы шофера и меня, нежелательные вопросы о цели моей поездки, поиски нового шофера, а времени до моей обязательной явки в Картахену осталось часов пять-шесть, расстояние же, учтя крюк в Гранаду, – километров пятьсот, если не более. Не поспею вовремя в Картахену – сорвется вся, столь тщательно готовившаяся, операция. Шофера, конечно, расстреляют, но не миновать больших неприятностей и мне. А с другой стороны, уж больно не похож этот простой испанский парень на заядлого фашиста или на профессионального шпиона, да и если задуматься, то что ему мешало, пока я дремал до Мотриля, оглушить меня гаечным ключом, связать, сунуть кляп в рот и спокойно тем же путем привезти в Гранаду?
С одной стороны, мне лично ничего особенно серьезного не грозило даже в случае срыва операции: шофера я не выбирал, пакет к фашистам не попал, все от меня зависящее для того, чтобы доставить пакет вовремя, я сделал. А с другой стороны, и парня жаль: правда, он меня не пожалел, обрекая на мучительную смерть в фашистских застенках, но все же труднее будет потом жить, имея на своей совести смерть этого парня, чья жизнь сейчас зависела только от меня. И разве я контрразведчик, чтобы ловить шпионов и диверсантов? Под влиянием матери, внушавшей нам: «Не делай другому того, что не хочешь, чтобы сделали тебе», христианская концепция («Прости врагов своих!») всегда брала во мне верх над иудейской («Око за око, зуб за зуб!»), и обрекать по своей воле человека, пускай и врага, на верную смерть мне было не по силам. Все эти мысли мелькали в моей голове, пока шофер под дулом моего пистолета медленно вел машину обратно к республиканскому посту, где его могла ожидать только неминуемая смерть.
И тут мгновенно пришло решение. Я приказал шоферу остановиться и, не отпуская пистолета, сказал: «Ты мерзавец и предатель. Ты вполне заслуживаешь пулю, которую ты можешь получить через пару часов около первого же нашего поста. Но я дарю тебе жизнь. Мы должны быть в Картахене у штаба флота в 7 часов 45 минут. По твоей вине у нас осталось всего пять часов времени, около пятисот километров отделяют нас от Картахены. Доставишь меня туда к сроку – отпущу на все четыре стороны, но только больше не попадайся мне на глаза, опоздаешь – пеняй на себя, сдам жандармам без всякой жалости».