Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
Чаще, чем кем другим, перстни и кольца покупаются у барышника простодушными сельскими красавицами. Последний двугривенный, подаренный мужем, московским фабричным, чтоб потешила себя орехами иль купила лоскут кумача на сарафан, издерживает легковерная красавица на приобретение драгоценности, которой позавидуют и Танюша, и Маша, выпялившие ей все глаза своими бронзовыми серьгами…
Кажется, нет нужды объяснять, что товар барышника лишь только лежал подле золота, а сделан из смиренной меди.
«Нехорошо доставать себе хлеб такими средствами», – строго заметите вы. Правда, читатель, правда, и русский люд думает то же самое. Например, на площади торгует немало отставных солдат, кто чем, торгуют, разумеется, из барыша; но попробуйте назвать служивого барышником, он крепко обидится.
– Кормлюсь, барин, честным промыслом, торгую, – ответит кавалер, – а барышничать нам не пригодно. Начальство строго наблюдает, чтоб не порочили мы своих мундиров, не делали какой фальши. Я под турку ходил, а за Аршаву Егорьем жалован: так стать ли мне лезть в эту беспардонную республику!
Но пора покончить с ними: перо мое покоя просит, да и язык неохотно говорит о том, чего не любит душа. В заключение позовем, однако, барышника другой клички, хлыновца [5] . Он не спесив и, пожалуй, без зова явится к вам в дом. Не глядите, что он смотрит ротозеем и одет очень серо.
– Дров, дров кому не надо ли? – кричит мужичок, разъезжая по улицам с возом иль двумя в базарный день, но в такой час, когда торг уже кончился и покупателей на рынке нет никого. Не задалось ему продать, не домой же везти: дома-то, может статься, жена, дети ждут хлеба. Жалость смотреть на него и на лошадей: сам еле-еле кричит, а кони едва передвигают ноги. Как не купить, хотя из сострадания или из филантропии!
– Явите божескую милость, – плачевным голосом говорит дровяник своему покупщику, – возьмите, господин честной, выручите из напасти! Дрова рощинские, дюжие, а продаю почесть даром.
В самом деле, такого воза не купишь на рынке за ту цену, что просит бедняга; значит, взять у него дрова будет дело доброе и для собственного кармана не бесполезное. Но потом оказывается, что дешевое наводит на дорогое: подобно вздутому сену, о чем уже говорил я, дров, как сложат их, сделается гораздо меньше, чем было на возу, потому что и укладены-то они были мастерски, и дровни у хлыновца хитрые, с высокими передами и крутыми боками.
Почтенный хлыновец, как коренной барышник, промышляет не одними дровами. У него найдется все, и это все досталось ему по случаю так дешево, что дешевизна вводит впросак многих расчетливых людей, которые хотят на обухе рожь молотить, да зерна не сронить. У хлыновца бывают и сено, и молоко, и белый камень, и холст. Всякий товар он умеет увеличить в объеме, только иногда чересчур бессовестно. Наполнит, например, масляный бочонок наполовину водой, а наполовину сверху маслом и продаст за дельный; или зимою, когда Москва потребляет огромное количество мороженой живности, сбудет тощую индейку за оплывшую жиром, потому что догадается прилепить к ней, где следует, несколько кусков сала. Во многих случаях, особенно плутуя дровами, не очень искусно притворяется пьяным или разыгрывает «казанского сироту» [6] .
Едва не забыл, что за мной в долгу родословная моих героев. Она не длинна. Пародируя известный стих о поэтах и ораторах {61} , можно сказать, что кулаки и барышники не родятся, а образуются в школе жизни. Кулак всегда из породы тех мужиков, которые «летом ходят за сохой, а зимой ездят в извозе», смышленый ярославец, владимирец, порой и москвич. Только хлебопашество ему не далось, и еще сызмаленьку начал он пускаться в разные коммерческие обороты; а как подрос, и отправили его родители в Москву: «пусть, дескать, мальчуган торгует маком жареным или рязанью, коли бог открыл такой талант».
Но талант впрок не пошел, потому что к одному прибавился другой, какого не дай бог никому иметь, – талант не морщась выпивать стакан говоруна (то есть водки). А куда как нейдет знакомиться с чаркой торговому человеку, да и всякому, кто рожден не для того только, чтоб рыскать по свету и бить баклуши! Хлопотал, хлопотал деревенский выскочка, принимался торговать то тем, то сем – нет ни в чем удачи. Земляки его полезли в гору, из разносчиков поделались лавочниками, записались в купцы, нажили состояние; один он, точно оплеванный, все с лотком на голове, все трется круг серого товара. И вот он пытает счастья на другой дороге, делается кулаком. В новом быту чарки идут у него своим чередом, а свободы и воли еще больше. Деньгам по-прежнему не вод, но он не тужит об них, утешая себя при невзгодах жизни таким присловьем: «дал бы бог здоровья, а то все – плевое дело». Не подражая степенному старьевщику, который держится поговорки, что с мира по нитке – голому рубашка, кулак живет, мало думая о завтра, живет «не в год, а в рот». Только у того кулака, который промышляет отправкою клади, сбивается иногда сотни две-три рублей, потому что пришел он в Москву уже взрослый, да и ведет себя покрепче других своих однопрозванцев.
Барышник бедственнее кулака перебивается с гроша на копейку; но происхождение его, нередко теряющееся, впрочем, «во мраке неизвестности», гораздо почетнее. Он большею частью московский мещанин, или граждатик, как чествует сам себя. Многого навидался он на своем веку и едал хлеб не то что из семи, а разве из семидесяти печей. Все барышники когда-то знали лучшую участь, да не умели пользоваться ею. Этот, например, принадлежал к переводящемуся ныне поколению батюшкиных сынков; прокутил в свою жизнь столько денег и здоровья, что стало бы их на два века; не знал другого напитка, кроме вина шипучего, и других забав, кроме катанья на ухарском извозчике или гульбы в цыганском таборе. Этот лет десять тому был приказчиком в богатом магазине, получал славное жалованье, считался львом и достойным представителем щеголей Ножевой линии и вдруг свихнулся, занялся каким-то художеством. Теперь они живут грязно… Кто узнает в этом истертом, вечно нетрезвом лице Гришу, когда-то красу всего Панского ряда?.. Кто подумает, что в эти полулохмотья одет человек, бывший когда-то обладателем десятков тысяч рублей, закуривавший трубку ассигнациями?.. Презрительно глядит барышник на веселье молодежи нашего времени, которая торчит у него как бельмо на глазу. Так ли велось у него?.. Ручьи шимпанеи пускал, по сотняге рублен цыганкам за песню выбрасывал… «Эх-ма, хуже паровых огурцов, точно грошовые немцы!» – промолвит он с досадою, наткнувшись на какого- нибудь расчетливого гуляку, и замурчит:
Уж как веет ветерок
Из трактира в погребок…
Как видите, барышник – философ, правда, немножко циник. Но ведь нужда и горе хоть кого делают философом, только не умозрительным, а практическим [7] .
[1]Гоголь. Мертвые души.
[2]Улица за Сухаревою башнею.
[3]Без гнева и без пристрастия.
[4]Фигурное название сивухи.
[5]Дали ему такое прозвище потому, что село Хлыново (в Тульской губернии) в старину славилось плутнями своих жителей. Они-то обули корову в сапоги, чтобы не было следов вора.
[6] Прозвище, без сомнения, историческое. Известно, как много честил покровитель Казани безземельных царьков татарских, которые в распорядке местничества разом стали выше всех древних, боярских княжеских родов {60} .