Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
[7]Выскакивают барышники и из тех сидельцев, которые, по выражению гоголева городничего, еще не зная «Отче наш», уже умеют плутовать. Подрастут и задумают «выпустить хозяина в трубу», а глядишь, и попадутся сами в яму, которую копали другому.
Публикации и вывески
Что такое публикация и вывеска – известно всем и каждому. Кому принадлежит честь изобретения их – грекам или римлянам, когда последовало это изобретение, во времена ли глубокой древности или под ведомством истории? – не место здесь и недосуг пускаться в разыскания. Для нас, русского люда, достоверно лишь то, что обе эти принадлежности развитой общественной жизни выдуманы не на берегах Волги, Днепра и Дона; публикация прикатила к нам вместе с первым кораблем, в одном и том же тюке, где заключались: цивилизация, аттестация, рекомендация, амбиция, градация, генерация, вариация, грация, репутация, нотация, экскузация, профанация, мистификация, традиции, эрудиция, композиция, кондиция, конкуренция, сентенция, протекция и многое множество всяких -аций, -анций, -инций и -енций, содействующих обогащению отечественного языка; вывеска же приехала с зимним обозом натяжеле. Публикация породила у нас в известном
Была пора, когда слухом земля полнилась, язык доводил до Киева и г-жа Простакова верила, что извозчики лучше всякой географии знают дорогу; прежде по горло было дела кумушкам-вестовщицам и тем добрым людям, которые готовы пять раз на дню пообедать, лишь бы услужить через это ближнему… То ли ныне? Слухи под опалою скептицизма, языку не дают более веры, г-жи Простаковой с огнем не найдешь, удел кумушек – сватовство, а добрым людям, переименованным в порядочные (comme il faut), осталось на долю составлять партии виста… Человек сам стал машиною и требует, чтобы все шло у него, как заведенные часы, и никто не мешался бы не в свое дело. Встретилась ему какая надобность – продать, купить, заложить все, что только продается, покупается и закладывается, – он публикует, и дело в шляпе. Машина приготовит перья и бумагу, машина напишет публикацию, машина напечатает ее, машина разнесет во все концы вселенной, кликнет клич, – и будь желаемое хоть на дне морском, а явится оно перед чудодеем, как лист перед травою, по щучьему веленью, по его прошенью, вызванное могучею силою публикации. Рычаг, двигающий эту машину, не нужно называть: его слышат глухие и видят слепцы; его зовут «презренным», а он сам презирает всех, потому что он и есть та точка опоры, которую искал Архимед, чтобы сдвинуть земной шар с места; и поэтому владетель полновесного груза смело плывет на всех парусах по широкому морю, а у кого оказывается недовес в балласт, тот садится на мель, удит рыбу в мутной воде или мечтает да пишет стихи… Но
Пофилософствуй – ум вскружится!
Лучше вот целая кипа публикаций всякого рода, вида и цвета. Посмотрим: «Продается дом на веселом и бойком месте. Требуется лакей трезвого поведения, знающий поварскую должность, а в случае нужды – кучерскую. Иностранец ищет компаньона из русских с капиталом. Сбежала собака, приметами хвост и уши рубленые… Приведена шестерня караковых лошадей, из коих одна известного завода: отец Юпитер, мать мисс Пенелопа…» {62}
Ну, для нас это не интересно. Мимо. Пусть читают те, кому о сем ведать надлежит. Далее. Мадам такая-то извещает как о событии чрезвычайной важности, что модистка, которую она ожидала, приехала на днях из Парижа и принесла с собою большой ассортимент уборов а la то, а la это и а la ни то, ни се. Гастрономический (попросту съестной) магазин уведомляет о первом транспорте свежих фленсбургских устриц доброты доселе здесь невиданной, так что «оные даже пищат». Содержатель зубного кабинета публикует о получении из Америки «партии лучших искусственных зубов, превосходящих натуральные как в отношении прочности, белизны, так и удобства к жеванию и произношению». Рядом с этой публикацией какой- то добрый человек всенародно объявляет, что у него вставные зубы, которые он приобрел у одного зубоврача в столице, где «обретаются все блага жизни». Ну эти известия не мешает принять к сведению.
А ведь в самом деле не ошибся добрый человек, сказав, что все блага имеются в столице. Вот кипа публикаций о разных увеселениях: каких здесь нет, и чем не потешает человек человека! Миновав обыкновенные театры, концерты и тому подобное, – потому что здесь не умеют писать порядочных публикаций, – далее видим: Олимп; Олимпический цирк; удивительные эквилибро-механико-гимнастико-конные представления; бриллиантовые фейерверки с великолепным табло; Венеру, проезжающую на огненной колеснице в гости к Плутону; медвежью травлю; концерты на барабанах и кошачьи (первые представляют сражение при Ватерлоо, последние играют польку-мазурку); воздушные полеты; картины живые и туманные; зверей и людей в натуре и из воску; панорамы, диорамы, косморамы; механико-оптико-магические фокус – покусы; египетское волшебство; геркулесов, адонисов, тирольцев, американцев – все это в великолепно-пышных программах, «не щадящее трудов и издержек, ласкающее себя надеждою заслужить благосклонность почтеннейшей публики», возвещаемое в разных чудовищных публикациях (annonce- monstre) вершковыми буквами, украшенное нередко политипажами времен царя-Гороха, – все это в состоянии наполнить пустоту обычной жизни людей, которые няньчаются со своим временем {63} . Но только что готовишься запеть:
На радость жизнь нам боги дали…
вдруг… улыбка замирает на губах, шутка улетает недоговоренная, лицо вытягивается, волосы топорщатся, дрожь пробегает по леденеющему телу… Из-за сборища игр и смехов, как тень в Гамлете, как гроб на пирах древних египтян, мрачно выглядывает следующая публикация: «фабрика надгробных памятников… Рекомендуются почтеннейшей публике надгробные монументы в новейшем вкусе, с ручательством за прочность оных и за красивую отделку. Образцы можно видеть на всех кладбищах…» О ужас, ужас, ужас!.. И так должно умереть, а сперва сесть написать завещание: «Вот здесь, когда меня не будет… поставьте памятник новейшего фасона, сделанный на такой-то фабрике…» Умереть по милости этого зловещего memento mon [2] , которое своим появлением отравило радостную минуту и грозит торчать, судя по двум почти годам, беспрестанно в глазах, нагнать тоску, истомить душу, уморить, пока не догадаешься умереть сам, не сделаешься потребителем изделий фабрики или заблаговременно не закажешь себе монумента в новейшем вкусе! Умереть во цвете лет, не дочитав всех публикаций, не посмотрев ни одной вывески!
Так назло, не хочу же, не стану умирать, не поддамся никакой фабрике, хоть распубликуйся она: у меня в руках – «Истинный способ быть богатым, веселым, счастливым, здоровым и долговечным»; несомненная польза этого сокровища доказывается третьим изданием. Куплю его – и буду застрахован от всех бед и напастей, в том числе и от фабрики надгробных памятников. Мало того, обзаведусь всем, что может содействовать успешному осуществлению драгоценного «Способа». Разумеется, что потребуется прежде всего:
Но не всякий выберет себе такую блистательную долю. Иной пожелает довольствоваться скромною умеренностью, провести свой век тихо, не беспокоя никого и не мешаясь ни во что. Хорошо. Да будет по его желанию. Год за годом, и вот придет к нему старость-нерадость и приведет с собою ватагу немощей. Лечиться скучно, расстаться с жизнью жаль. Что же делать в таком случае? Стоит только купить «Домашнего врача» (если лечебник Енгалычева {65} уже потерял свой давний авторитет), посоветоваться с «Новейшим и вернейшим способом лечить все болезни смесью французской водки с солью» – и здоровье восстановится заново в самом прочном виде. Это универсальные средства против всех болезней; а специальных и не оберешься: «Нет более геморроя», «Лечение от запоя и пьянства», «Трактат о болезнях волос», «Симпатическое средство против сердечных болезней»… да всех и не сочтешь. Словом, перечитывая публикации, не надивишься, как скоро бумагопрядильная литература вникла во все подробности страждущего человечества, озаботилась о малейших его нуждах и во многом перещеголяла заморскую свою учительницу. Случится кому выжить из ума, ошалеть – купи «Искусство сохранять память и приобретать, ее потерявши, не обман, а истину», – и ума прибудет палата; бегает какой-нибудь современный человек от долгов, пусть купит «Искусство не платить их», и кредиторы завоют; один бережливый человек желает сократить свои расходы, немаловажную статью в которых составляют счета сапожника: пусть он пожертвует двугривенным на «Секрет носить сапоги и всякую обувь, не изнашивая», – и сапожный цех обанкротится; выдумает он, то есть этот бережливый человек, лично, своею особою, заменить кухарку – к его услугам «Русская поваренная книга, составленная обществом хозяек, под дирекциею знаменитого Яра {66} »; захочет он обойтись без цирюльника – вот «Способ бриться без бритвы, мыла и воды»; придет кому охота посмеяться над готовым остроумием – извольте разориться на «Зубоскала», «Анекдоты всех веков и народов», «Приятного и веселого собеседника» и хохочите до упаду.
Бумагопрядильная литература доставляет «Надежных управляющих, которые удесятеряют доходы с имений»; выращивает крыловскую спаржу; преподает «курс светских приличий»; сводит мозоли и бородавки; истребляет клопов и разных насекомых; изобретает новые печи, требующие вдвое менее дров; приготовляет блистательную ваксу, лучшую горчицу; отбивает хлеб у Боско {67} , обнародывая его фокусы; делает солод без сушильни, сахар без заводов; топит сало без котлов; гадает на картах, кофе и бобах, – делает все, что угодно публике, только себя не дает провести на бобах. Лишь бы придумано было заманчивое заглавие ее изделиям да написана ловкая публикация – и хлопотать более не о чем: земля русская велика и обильна, прокормит не одну тысячу дармоедов…
Мастерица бумагопрядильная литература составлять публикации; но и другие промышленности мало уступают ей в благородном стремлении завлекать публику. Послушайте:
«Не нужно более сальных свеч. Их могут теперь заменить такие-то…»
«NN et С°, портные (Marchands-tailleurs) из Парижа. Большой ассортимент готового платья. Заказы, исполняемые в 24 часа (не на живую ли нитку?). Экспедиции (!!!) во все губернии. Они ангажируют публику не оставить их своим вниманием…»
«Смерть клопам, тараканам и прочим нарушителям спокойствия мирного крова человека. Нижеподписавшийся ручается своею честью…»
«Правда красильного искусства. Nec plus ultra [3] совершенства: старые платья, без распарывания, чистятся и красятся заново в 24 часа…»
«Где вы обедаете, мой почтеннейший, что отростили себе такую благостыню?» – спрашивает господин-спичка у господина, весьма упитанного жизненною полнотою (как видно на политипаже, помещенном в заголовке объявления от одной гостиницы, под которым напечатан этот разговор). – «Постоянно там-то. Чистота, аккуратность, ловкость прислуги, умеренность цен, гастрономический шик на всех блюдах – вот девиз этого заведения, единственного в своем роде…» Впрочем, русский человек иногда пересолит, занесет такую небылицу в лицах, что сейчас скажешь ему: «нет, брат, не наторел ты еще в надувательской системе». Зато залетные к нам гости, для которых Московия – обетованная страна, кипящая рублями и простофилями (bonhomme), – они тогда только попадают впросак, если какой-нибудь злой дух натолкнет их на мысль перевести свое широковещательное annonce [4] по-русски. Но на родном их диалекте, на этом конфетном языке, на котором чем больше слов, тем меньше дела, здесь все шито да крыто. Немец занимается по большей части чернорабочими ремеслами, где дело говорит само за себя; притом солидная наружность и многозначительные: ja, ja, so, so – подымают его по крайней мере на десять процентов. Публикации здесь редко требуются; и француз жить без них не может, и дело у него не будет клеиться, и сам он затрется в толпе грошовых промышленников. Великолепная обстановка, бросающая пыль в глаза, размашистое, высокопарное объявление – вот что подымает его в гору, вот на чем выезжает он, первый в свете краснобай и непременно артист какой-нибудь профессии – хоть ножниц или шипцов.